Третий день выдался еще более тяжелым и бессмысленным, он молился машинально, не ощущая ни малейшего присутствия Бога. Приор, который видел чужие души насквозь, внезапно подошел к нему и сказал:
— С Богом ли ты живешь? Чувствуешь ли ты присутствие Божие?
К вящему стыду, брату Гаспару казалось, что он читает мысли своих братьев, и мысли эти были печальными, тусклыми и корыстными. Ему показалось, что он понял: они здесь только потому, что иного места в этом мире для них не нашлось. Один Марселино, с головой уходивший в повседневные монастырские дела, производил впечатление человека, сохранившего нетронутую невинность. Он проспал заутреню и получил выговор от приора. На самом деле брату Гаспару хотелось лишь одного: исчезнуть, скрыться, умереть…
В тот же день Марселино, несомненно с добрыми намерениями — взбодрить павшего духом товарища по трудам, сказал Гаспару, что начал вязать для него пончо на случай зимних холодов.
— А может, лучше джемпер?
— Блаженны нищие духом, — ответил ему брат Гаспар, но Марселино, похоже, не понял его.
На следующий день, когда он работал в саду, то заметил проходившую мимо кухарку, а она заметила беднягу Гаспара, и они обменялись улыбками. Монах почувствовал, что она смотрит на него так, будто увидела впервые; с другой стороны, ему показалось, что у кухарки очень сексуальные икры. «Как странно! — подумалось ему. — Как могу я обращать внимание на подобные вещи в темной ночи, где моя душа скорбит надо мной, как над мертвым телом?»
Бог оставался глух ко всем его мольбам. Гаспар подумал, что Дух умер в его сердце, однако упрямо продолжал восхвалять Его. Но наконец отступился, поняв, что это самообман. Бог умер в его сердце. Он был изгнанником и в тысячный раз задавался вопросом, как это возможно, получая ответ, которого, несомненно, заслуживали высокомерные сыновья Адамовы: ничто.
К нему пришла мать бесноватой, нуждавшейся в его помощи. Гаспару не оставалось ничего иного, кроме как сказать, что приходский епископ лишил его разрешения по его собственной просьбе (это была неправда: дело шло всего лишь о письме, до сих пор лежавшем у него на столе). Так или иначе, он дал женщине адрес своего коллеги, человека крепкого в вере, наделенного состраданием, сведущего, благоразумного, известного непорочностью своей жизни и огромным опытом в подобных делах, устало заверял брат Гаспар.
На пятый день, когда он работал в саду, к нему подошла кухарка и стала расспрашивать о его поездке и о Папе, и хотя приор действительно запретил ему говорить об этом с братьями, он ничего не сказал о других людях, поэтому брат Гаспар рассказал кухарке кое-что о странных и необычайных событиях, свидетелем которых ему довелось стать, и, пока он рассказывал, она от души смеялась.
— Марилу, — упрекнул ее Гаспар, хотя в глубине души ему было приятно, что удалось развеселить девушку, — как ты можешь смеяться над такими серьезными и ужасными вещами?
— Дело в том, что при всем моем уважении, падре Гаспар, — так она его называла, — у вас богатое воображение, и вы все так преуморительно рассказываете, особенно потому что принимаете близко к сердцу… Так кто, вы говорите, был этот монсиньор? Личный слуга Папы? Ну и бесстыдник же, верно?
Брат Гаспар смотрел на кухарку, не зная, что ответить, но по-прежнему не в силах оторвать взгляда от ее икр.
Во время чтения Книги Царств, которую брат Хенаро читал им за обедом, на него напал такой необъяснимый и неудержимый приступ смеха, что ему пришлось выйти из трапезной. «Всё войны, войны, — пробормотал он, — а мне-то что?»
Ближе к вечеру сильная гроза застигла его молящимся среди надгробий монастырского кладбища, под которыми были погребены монахи, обитавшие здесь прежде. Брат Гаспар не шелохнулся. Ему хотелось лежать здесь, среди мертвых, и в своих молитвах он просил у Бога забвения или смерти, чистоты или уничтожения, вселенской справедливости или истребления рода человеческого.
Зазвонили к вечерне, а Гаспар так и не появился. Братья по приказу приора отправились на его поиски и, когда наконец нашли, им пришлось тащить его за собой силком. Брат Гаспар оскорблял их (на латыни) и говорил, что всего лишь исполняет указание непрестанно восхвалять Бога. Почти волоком они доставили его к приору, который сказал только:
— Нами движет одно лишь желание помочь тебе, бедняга Гаспар.
На шестой день он проснулся простуженный, и обыденная суета снова показалась ему крестной мукой, и так он и сказал об этом Косме как раз перед тем, как монахи стали расходиться по своим кельям.
— Что ты выбрал, Гаспар? — спросил его приор. — Разве ты не выбрал крест? О чем ты думал? Ах, бедный Гаспар. Разве не узок путь к Господу? Да, и вот еще что, — упрекнул его Косме, — не смей больше появляться на службах в спортивном костюме.
— Но Папа… — начал было Гаспар.
— Папа, Папа, — с издевкой повторил приор. — Ты мне дурака не валяй!
На следующий день он отправился за грибами с братом Элоем, и они набрали четыре корзины, что у них были, и еще вполне хватило бы на пятую, когда Элой спросил:
— Гаспар, расскажи мне, что там на самом деле произошло.
— Я не вправе.
Элой, однако, все настаивал и настаивал, и Гаспар раз за разом противился искушению. Элой становился все докучливее.
— Но разве я не имею права знать?
Молчание.
— Гаспар…
— Возьми да и спроси у приора.
— Если ты мне расскажешь, я тоже расскажу тебе кое-что про брата Иполито — такое, что ты язык проглотишь.
— Расскажи кому-нибудь другому, — ответил Гаспар, и тогда Элой наконец понял, что он не уступит, к каким хитростям ни прибегай.
На восьмой день Косме вызвал Гаспара и попросил у него список грехов.
— Он пока не готов, — извинился Гаспар. — Их столько…
— Не пытайся меня провести, Гаспар, не пытайся меня провести, — жалостно запричитал приор.
— Нет, Косме, я вовсе не пытаюсь тебя провести, это меня самого провели. Как бы мне хотелось, чтобы их высокопреосвященства не доставили мне столько неприятностей.
— Но, Гаспар, неужели Господь не живет в тебе самом? Неужели ты не чувствуешь Его присутствия?
На этот раз у брата Гаспара не хватило мужества солгать.
— Нет, возлюбленный отец мой, по правде говоря, нет.
Косме задумался, ласково улыбнулся Гаспару и предложил помолиться вместе в часовне, куда они и пошли, и преклонили колена перед распятым Иисусом.
— Ты молишься? — вскоре спросил Косме Гаспара.
— Нет. Только скучаю.
— Почему?
— Тошно мне.
— Почему?
— Не могу я, не могу… Молюсь, но как робот.
— Почему?
— Я молюсь, но не слышу ответа.
