Я вскочил с ее постели.
В гостиной на первом этаже стояла тишина и старый запах сигарет.
Не включая свет, я, в трусах и майке, сел на диван и снял телефонную трубку.
— Би-Джея можно? Это Эдди, — прошептал я. Комната наполнилась тиканьем часов.
— Какое счастье. Давненько тебя не было слышно, — прошептал Би-Джей в ответ.
— Ты знаком с Дереком Боксом?
— К сожалению, это удовольствие мне еще только предстоит испытать.
— Он знает тебя и знал Барри.
— Мир тесен.
— Да уж, и он вовсе не сказочный. Он дал мне пару фотографий.
— Замечательно.
— Не выделывайся, Би-Джей. На этих фотографиях ты сосешь у советника Уильяма Шоу.
Тишина. Только голос Боуи доносится с другого края света.
— Советник Шоу — третий персонаж Барри, правильно? — спросил я.
— Приз в студию.
— Пошел ты на фиг.
В комнате загорелся свет.
Пола Гарланд стояла у подножия лестницы, красная кофта едва прикрывала ее тело.
Я улыбнулся и беззвучно извинился. Телефонная трубка в моей руке была мокрой.
— И что ты собираешься делать? — спросил Би-Джей на другом конце провода.
— Я задам советнику Шоу те вопросы, которые ему не успел задать Барри.
Би-Джей заговорил шепотом:
— Не лезь ты в это дело.
— Не лезть? Да я уже влез в него по уши. И ты — один из тех ублюдков, которые меня туда втянули, — сказал я, глядя в упор на Полу.
— Ни ты, ни Барри не имели дело с Дереком Боксом.
— Дерек Бокс считает иначе.
— Это его разборки с Дональдом Фостером. Их сраная война, пусть они сами ее и воюют.
— А ты сменил пластинку. С чего бы это вдруг?
Пола Гарланд смотрела на меня в упор и тянула вниз подол своей кофты.
Я виновато поднял глаза, прося прощения.
— Хер с ним, с Дереком Боксом. Сожги фотки или оставь их себе. Может, они тебе для чего другого пригодятся, — захихикал Би-Джей.
— Да пошел ты! Это серьезно.
— Конечно, серьезно, Эдди. А ты как думал? Барри мертв, и я даже не смог прийти на его похороны, потому что мне было слишком, бля, страшно.
— Ах ты, лживый щенок, — прошипел я и бросил трубку.
Пола Гарланд смотрела на меня в упор.
У меня в голове все шло кругом.
— Эдди?
Я встал, от кожаного дивана щипало голые ноги.
— Кто это был?
— Никто, — сказал я и пошел наверх, оттолкнув ее с дороги.
— Так дальше не может продолжаться, — закричала она мне вслед.
Я вошел в спальню и достал из кармана куртки таблетку парацетамола.
— Ты не имеешь права держать меня в неведении, — сказала она, поднимаясь по лестнице.
Я поднял штаны и надел их.
Пола Гарланд стояла в дверях спальни.
— Это моя дочка погибла, это мой муж покончил с собой, это мой брат исчез!
Я никак не мог застегнуть пуговицы рубашки.
— Ты сам решил вписаться во всю эту помойку, — прошептала она. Слезы падали на ковер спальни. Я надел куртку на незастегнутую рубашку.
— Тебя никто не заставлял.
Я ткнул ей в лицо кулак в грязных серых бинтах:
— А это что? Что это, по-твоему, такое?
— Это лучшее, что было в твоей жизни.
— Вот это ты зря сказала.
— А что? Что ты сделаешь?
Мы стояли в дверях на втором этаже, окруженные ночью и тишиной, и глядели друг на друга.
— Но тебе же ведь все равно, правда, Эдди?
— Иди ты, — выругался я, спустился по лестнице и вышел на улицу.
— Тебе ведь на самом деле все по херу, да?
Глава восьмая
Неделя Ненависти.
Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.
Без сна на полу комнаты 27, под рваным снегом из сотен страниц, исписанных красными чернилами.
Списки, я составлял списки с тех пор, как уехал от Полы.
С большим жирным красным фломастером в левой руке и с туманом в голове я пишу списки неразборчивыми каракулями на обратной стороне обоев.
Списки имен.
Списки дат.
Списки мест.
Списки девочек.
Списки мальчиков.
Списки продавшихся, продающихся и продажных.
Списки полицейских.
Списки свидетелей.
Списки семей.
Списки пропавших.
Списки обвиняемых.
Списки мертвых.
Я тонул в списках, захлебывался в информации.
Чуть было не составил список журналистов, но порвал все чертовы списки на конфетти, порезав левую руку и не чувствуя правой.
И НЕ ГОВОРИ, ЧТО МНЕ ПО ХЕРУ.
Лежа на спине, думаю о списках женщин, которых я трахал.
Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.
Неделя Ненависти.
Несу боль.
9:00, долгосрочная стоянка у Уэстгейтского вокзала, Уэйкфилд.
Я мерз в «виве», рядом со мной лежал желтый конверт с одной-единственной фотографией. Я наблюдал за темно-фиолетовым «ровером-2000», въезжавшим на стоянку.
«Ровер» припарковался как можно дальше от входа.
Я дал ему подождать до конца выпуска радионовостей, слушая сообщения о перемирии с ИРА, о непрекращающихся попытках Майкла Джона Мышкина оказать помощь следствию, о визите члена парламента мистера Джона Стоунхауза на Кубу, о распадающемся браке какой-то певички.
В «ровере» никто не шевелился.
Я зажег еще одну чертову сигарету и подождал, пока Петула не допела «Маленького барабанщика», просто чтобы показать ему, кто, бля, тут хозяин.
«Ровер» завелся.
Я сунул фотографию в карман пиджака, включил свой верный «Филипс» и открыл дверь.
«Ровер» заглох. Я приблизился к нему в сером утреннем свете, постучал по стеклу пассажирской двери и открыл ее.
Бросив взгляд на пустое заднее сиденье, я сел в машину и закрыл дверь.
— Смотреть вперед, советник.
В дорогой машине было тепло и пахло псиной.
— Что вам нужно? — В голосе Уильяма Шоу не было ни злобы, ни страха — одна покорность.
