— Странные, странные игры… — пробормотал Бурмасов. — Ты, Карлуша, в Ордене своем не первогодка; тебе часом на сей счет ничего не приходит в голову?
— Нет, ни про что подобное я никогда не слыхал, — ответил фон Штраубе, занятый в эту минуту тем, что принюхивался к затхлому воздуху, наполнявшему темноту. И затем очень тихо добавил: – Могу с полной уверенностью сказать лишь одно – что комтур сейчас прячется где-то здесь. — Это его и самого премного удивляло, ибо касательно участия комтура Литты во всем этом деле он с недавних пор не разделял мнения своих друзей.
Бурмасов также перешел на шепот:
— Из чего ты заключил?
— Запах… — прошептал фон Штраубе. — Он пользуется особой кельнской водой, и сейчас я ее узнал.
— Надо обшарить помещение, — прошептал князь в ответ. — Благо мы теперь вооружены. Ну-ка, Христофор…
Тот сделал шаг, другой… Тут же раздался звук глухого удара, и он громко чертыхнулся. Потом проговорил:
— Балка какая-то. Чуть голову сам себе не снес, до сих пор искры сыплются…
— Да, — сказал князь, — так мы все себе башки поотшибаем… Может, того он и хочет, шельма?.. Что бы такое придумать?.. А ну-ка поищем получше у себя в карманах – вдруг еще подарок какой?
— Свечной огарок оставили, — после тщательных поисков отозвался Двоехоров, — да он бесполезен: огниво утянули. А так больше ничего.
— У меня тоже, — сказал фон Штраубе.
— А вот у меня… — проговорил Бурмасов. — Не пойму… Пыли какой-то полный карман. Как бы поглядеть?..
И вдруг в один крохотный миг полыхнуло так ярко, что ослепило хуже любой темноты. Двоехоров даже вскрикнул от неожиданности.
— Что это было?! — прошептал князь.
— Магниевый порошок, — догадался фон Штраубе. — От него происходит холодная вспышка при касании с воздухом.
— Ты что-нибудь успел разглядеть? — спросил Бурмасов у Двоехорова.
— Самое чуть, — ответил тот. — Кажись, в той стороне лицо чье-то с бородой.
— Вот и я – то же самое, — сказал князь. — И руку могу дать на отсекновение, что это шельма комтур при своей машкерадной бороде… Ну-ка, мы вот что сделаем. У меня еще небольшая щепоть этого порошка осталась; я ей сейчас полыхну – уж не так ярко выйдет, как в первый раз, — а ты, Христофоша, с маху пали прямо в эту бороду, да постарайся, мой друг, не промахнись.
Фон Штраубе не ожидал такой расторопности от своих друзей. Он воскликнул:
— Постойте! — Но в этот миг уже полыхнула вспышка.
Единственное, что барон успел сделать, это ударить Христофора по руке. Выстрел все-таки прогремел, но пуля ушла в другую сторону. И Христофор с досадой подтвердил:
— Мимо!
— Ты что! — разозлился князь. — Пуля ж единственная была! Сейчас бы он, шельмец, бездыханный лежал!.. И магния больше не осталось.
— Ничего, — сказал фон Штраубе. — В том и ловушка еще одна была, я не дал вам в нее попасть… Зато я дорогу успел высмотреть. За мной!
Друзья осторожно двинулись вслед за бароном. Наконец послышалось какое-то кряхтение. Рука фон Штраубе нащупала бороду и оторвала ее.
— Граф, это вы? — спросил он.
И вновь лишь кряхтение было ответом.
— У него кляп во рту, — сказал фон Штраубе. На ощупь он вытащил кляп и услышал после нескольких глубоких вдохов голос комтура:
— Слава Богу, сын мой! Вы меня спасли. Теперь, ради Господа, развяжите.
— Развязать мы еще погодим, — проговорил ничего не понимающий Никита. — Сперва я бы хотел услышать ответ кое на какие вопросы. Что вас подвигнуло очутиться в машкерадном наряде как раз в это время в Летнем саду?
— Газеты, — сказал комтур.
— Ага, все-таки газеты! — обрадовался Бурмасов. — С шифрованным посланием! Вот вы и попались, граф, в нашу ловушку! — Он как-то забыл, что тоже хорошо попался и сам находится в ловушке сейчас.
— Так это было ваше послание? — удивился Литта. — А я как раз хотел выследить, кто это так лихо пользуется изобретенным мною же шифром. Думал, какая-то глупая шутка, оттого и не предпринял всех мер предосторожности.
— Ничего себе шутка, — сказал Бурмасов, явно недовольный таким поворотом дела. — Вы лакея с перерезанным горлом, надеюсь, видели?
— Да, — с отвращением произнес Литта, — страшно смотрелось… Это было последним, что я увидел, пока меня не ударили по голове. Очнулся лишь здесь, связанный, с таким кляпом во рту, что дышать толком не мог.
— Так и к пожару в лавке вы непричастны?
— Разумеется, нет. Но я сразу догадался, что пожар – это известная хитрость: светом отвлечь от темноты. Потому сразу бросился к статуе ангела.
— Да он и не мог поджечь, — вставил фон Штраубе. — До самого пожара он был у нас на виду.
— Ну не знаю… — никак не желал сдаваться Бурмасов. — Может, какие-нибудь его подручные подожгли.
— Хороши подручные! — несмотря на свое жалкое состояние, иронически сказал комтур. — Они же мне, выходит, и по голове стукнули, и, засунув кляп, к креслу привязали! И под вашу пулю хотели подставить!
— Да, не вполне сходится, — с недовольством вынужден был признать Никита. — Но тот, кто это сделал – откуда ж он знал, что Христофор станет в вас палить?
Вопрос был обращен к комтуру, но за него ответил фон Штраубе:
— Все с тем и было задумано. Когда Христофор снаряжение для пистолета обнаружил, сразу надо было догадаться, что кто-то нас подряжает на убийство. Он, этот кто-то, знал, что мы подозреваем графа. Ему надо было, чтобы граф не смог ничего объяснить, — затем и кляп у него во рту. Нам также этот кто-то не желал оставить времени на размышления. Магний для того – лучшая находка. Вспышка на одно мгновение; выстрелить, пожалуй, успеешь, а вот подумать о том, надобно ли стрелять – едва ли. Я только в последний миг сообразил, что из нас хотят сделать бездумных убийц.
— И уж не думаете ли вы, — продолжал иронизировать граф, — что это я сам предуготовил для себя такое хитроумное убиение?
Несколько подумавши, Бурмасов сказал:
— Да, похоже, вы правы, граф. Развяжи-ка его, Христофор – он такая же мышь в мышеловке, как и мы. Спасибо, Карлуша, что уберег от греха.
Двоехоров распутал графа, и было слышно, как тот, разминая ладони, щелкает пальцами.
— Однако теперь мы снова безоружны, — со вздохом произнес Христофор, — и оттого я, признаться, чувствую себя как голый – с заряженным пистолетом оно все же было как-то теплей на душе.
— Во всякой позиции, друг мой, — бодро отозвался Бурмасов, — надобно отыскивать свои преимущества. Во-первых, слава Господу да спасибо Карлуше, что мы не убили безвинного и тем не сыграли на руку своему незримому врагу, а всякое противоборство ему – во благо. Во-вторых, перестав подозревать комтура, мы ушли с ложного пути, а стало быть, продвинулись к истине, знание которой само по себе вооружает. Наконец, четыре ума – это лучше, чем три, и потому возрастает надежда, что мы что-нибудь придумаем.
