Зборовского и Струся неожиданно совершила напуск на казаков. Просовецкий понес значительные потери и отступил. В стычке полегло около 200 казаков. После чего атаман занял оборонительную позицию («засел в гуляй-городе»). Так, заранее, сломив сопротивление москвичей, Гонсевский максимально ослабил поддержку первого Ополчения в Москве…
В тот день Патриарх Игнатий служил Пасхальную заутреню и литургию в Кремле. Но эта торжественная служба скорей походила на панихиду и поминовение по тысячам убиенных православных христиан… А Москва за исключением отдельных кварталов Китай-города и Кремля представляла из себя пепелище. Чёрные остовы печей, обгорелые стены каменных храмов, стены и башни Белого города одиноко высились среди завалов ещё дымившихся, обгоревших и обугленных брёвен. От укреплений Земляного города по всей линии его оборонительных укреплений не осталось и половины. Человеческий глаз с трудом мог различить направления улиц с бревенчатыми мостовыми и сгоревшими мостками над речками и низинами. Лишь кое-где среди весенних полей стояли уцелевшие слободы.
* * *
Москва! Многие выдающиеся умы понимали, да и многие великороссы того времени душой и сердцем чувствовали, что в огне сражений Смуты практически погибла и была захвачена иноплеменными столица единственного и последнего в ту эпоху Православного Царства! Но кто знал, что сожжение и пленение Москвы – кульминация Смуты, предел, нижняя точка падения России в Бездну, в пустоту небытия? Кто бы мог предугадать тогда, что пожаром и пленом своим Москва заплатит за спасение всей России? Кто бы поведал, что та великая жертва пробудит великорусский народ и поведёт его спасать Москву – Дом Пресвятой Богородицы!?
Первопрестольная, Порфирородная Москва! Не знал никто в том далёком 1611 году, что через двести один год новые завоеватели истопчут тебя и надругаются над твоими храмами, а страшный пожар испепелит тебя! А следом ещё через сто пять лет ты, Москва, будешь также гореть, и на твоих древних улицах развернутся жестокие бои, очередной, разгорающейся Гражданской войны. Но все поколения великороссов и россиян чувствовали, знали, понимали, что Москва – тот город, где уже много веков подряд вершатся судьбы всех земель и городов России. Потому спустя ещё 75 лет, когда в Москве вновь вспыхнет кровавый очаг гражданской войны и сгорит большой «Белый дом», расстрелянный из танковых орудий, малоизвестный поэт напишет о тебе, столица России:
«Москва! – О, круговерть!
Кремль – вечный, крепкостенный.
Венец Руси! Сиречь —
Земель её уряд!
Враг жёг и сеял смерть!
Но град огнем спаленный
Стал закален как меч,
Не опалим и свят!»
* * *
Ополчение Ляпунова в апреле приступом всё же взяло валы и укрепления Земляного города, заняв значительную часть уже сгоревшей Москвы. Поляки и литва отступали в Белый-город. Шляхтич Самуил Маскевич, вспоминая боевые действия и схватку поляков с ополченцами 6 апреля, писал позже: «Русские, думая, что мы бежим, очень охрабрились и всеми силами бросились за нами. Наш хорунжий останавливается и ведет нас на врагов; мы даём отпор. Но что могли мы сделать, когда понеслась вся вражья сила, а хоругви, которым надобно было подкрепить нас, спешили к Москве (отступали в Китай-город – Д.А.) так скоро, что никто даже не оглядывался? Видя невозможность удержать или отразить столь многочисленного неприятеля, мы только оборонялись и отступали в добром порядке. Несколько раз Ковальский оборачивал хоругвь к отпору, но тщетно; москвитяне так смело вломились в наши ряды, что мы, не слезая с коней, должны были вступить с ними в рукопашный бой. Они много вредили нам из луков, вонзая стрелы в места, незакрытые броней. В этом деле из хоругви нашей убито 5 товарищей[86], а Захарий Заруцкий взят в плен; сверх того, пали с десяток пахоликов… Прочие роты не лишились ни одного человека, потому что бежали очень исправно»[87].
Бои и отдельные схватки продолжались и в мае. Гонсевский всё ещё пытался удержать в своих руках башни и ворота Белого города, чтобы с помощью артиллерийского огня не допустить отряды ополчения к стенам Китай-города и Кремля. Схватки за эти башни были особенно кровопролитны. И всё же ополченцы упорно теснили поляков и литовцев из Белого города, захватывая его башни и стены. Жестокий бой произошёл на стенах Белого города 22 мая 1611 года. О нём также свидетельствовал Маскевич: «Была в Белой стене башня, первая от Китай-города[88]: она могла сильно вредить нам, если бы досталась неприятелю; а, находясь в наших руках, не менее беспокоила и москвитян… Мы заняли ее целой ротой Бобовского из 400 всадников. На эту башню, прежде всего, устремились москвитяне, когда наши вовсе не ожидали приступа, и, овладев ею без труда, на нас обратили наши орудия, запасшись своим порохом и ядрами. В ту же минуту явился здесь пан Гонсевский: видя, сколь гибельна могла быть для нас потеря этой башни, он убеждал товарищество и роту Млоцкого снова овладеть ею. Наши и сами знали всю важность такой потери; потому охотно и решительно с одними саблями в руках бросились по стене на русских; путь был так тесен, что едва двое могли идти рядом: наши добрались до башни, изрубили засевших врагов и овладели ею, захватив сверх того несколько бочонков неприятельского пороха. Мы лишились в сем деле двух храбрых товарищей».
Однако, в скором времени русские ополченцы вновь отбили Глухую башню. Одной из последних башен Белого города, которую удерживали поляки и литовцы, была воротная башня, расположенная близ западных стен Кремля. Маскевич также описал бой, происходивший в том месте:
«Оставалась у нас еще одна башня, пятиглавая, почти на повороте замка или на углу Белой стены над Москвою рекою[89]; в ней было польской пехоты Граевского 300 человек с одним поручиком Краевским; отряд оборонялся упорно и, наверное, отбился бы, если бы не изменил барабанщик, который бежал к московитянам и дал знать, что нижний ярус башни наполнен гранатами и разными зажигательными припасами. Внизу же её было отверстие наподобие ворот, только без дверей: русские пустили туда две зажженные стрелы; гранаты воспламенились, и вся башня запылала… Наши хотели броситься в отверстие, но пламя уже охватило все здание. Оставалось одно средство: спускаться по веревке за стену к реке. Хотя и там смерть была перед глазами, ибо лишь только кто спускался на землю, москвитяне тотчас рассекали его; но наши хотели лучше умереть пол саблею, чем в огне. Много, впрочем, и сгорело… Спасся один поручик, коего москвитяне взяли в плен и после обменяли на своих»[90].
*
