личного состава», — процитировал я. — Что такое пункт «а»?
— По здоровью, — буркнул полковник и вздохнул. — Ну и слава Богу.
— Умрёте вы на девяносто третьем году жизни, — добавил я ложку мёда в бочку дёгтя.
Полковник нахмурился.
— Врёшь небось?
— Ей Богу! — перекрестился я так органично, что собеседник разулыбался.
— Ну, ты, брат… Хе-хе-хе… Рассмешил. Ты ж пионер⁈
— Вы тоже партийный, а в Бога верите, — тоже хмыкнул я. — Кстати, генерал-майора вам «дадут» в семьдесят пятом, а генерал-лейтенанта в восемьдесят втором.
— Охренеть, — произнёс полковник и посмотрел на Рамзина. — И что мне с ним делать, а Саша?
— Он и мне моё звание назвал, — только и успел произнести «куратор», потому, что вдруг мягко зазвонил телефон. Но от его «нежного» звука меня словно подкинуло, такой я был заведённый. Хорошо, что в руках уже ничего не было.
— Ты чего так нервничаешь? Успокойся, — по-доброму успокоил полковник и взял трубку. — У аппарата… Спускаюсь через двадцать минут.
Он положил трубку.
— Всё, други мои. Идите к себе. Пусть всё рассказывает… Или читает… Хрен его знает, что он там в голове своей делает.
— Я спать хочу, — проныл я. — Мне здоровый сон положен.
— Мне тоже, Евгений, положен здоровый сон, а я иду на совещание, чтобы защищать интересы Родины.
— Так вы на это учились и работа у вас такая, а я школьник простой.
Полковник улыбнулся.
— Простой? Ха-ха! Ну-ну… Простой! Ха-ха!
Потом улыбка сошла с его губ.
— От себя его не отпускать, — сказал он Рамзину. — Если надо, селись в его доме.
— Тогда меня моя Ирка из дома выгонит, — пробубнил Рамзин.
— Считай себя в командировке.
— Ага… Она вычислит, что я в городе. Вычислит и «высушит».
— Слушай, Рамзин, я понимаю, что она тоскует по Москве. Моя тоже рвётся на родину. Тем более, что у меня там и дети, и внуки. Но… Работа у нас такая, понимаешь?
Он вздохнул.
— Всё! Идите! Мне документы почитать надо к совещанию. Засиделись мы…
Рамзин всё-таки дал мне подремать с полчаса исчезнув из своего кабинета на это время. Да, у этого старшего сержанта имелся маленький, но свой персональный кабинет, ядрён батон! И он был приближён к будущему начальнику КГБ Приморского края. Такие дела…
С Рамзиным мы проговорили до самой ночи. Он ещё пару раз уходил, а я в это время использовал правильно — дремал. Причём, вырубался мгновенно. Только закрыл глаза и бац, провалился во тьму. Никогда я так раньше не засыпал. Всегда что-нибудь успевал подумать. А тут — нет. Видимо, организм и, в частности — мозг, работали на пределе возможного.
Задвинул я ему и идею о советской «рокгруппе», исполняющей современную музыку. Слово «рокгруппа» ещё не было в ходу в СССР. Вернее, так зарубежные ансамбли называли, а вот свои обзывали только ВИА. Хотя, по правде сказать, и звучали они как ВИА, а не «рокгруппы».
— И зачем нам это? Союзу, я имею ввиду, зачем? Зачем нам копировать западную культуру?
— Как зачем? — сделал удивлённый вид я. — Молодёжь всё равно будет слушать рок. Особенно сладок запретный плод. И ей наплевать, о чём поют эти «рокгруппы». Никто не вдаётся в перевод песен. Даже если в них будет петься про… Да, про что угодно! Всё равно будут слушать. Важен новый, необычный звук. Нам уподобляться западу в «чернухе» никак нельзя, но ведь можно нести чистое, доброе, вечное и на английском языке. Чтобы нас не считали варварами.
— А нас считают варварами? — усмехнулся Рамзин.
— Конечно. Западная молодёжь считает, что по Москве медведи бродят. А уж про Владивосток вообще никто не знает. Сибирь — одним словом…
— Ты-то откуда это знаешь? — усмехнулся Рамзин.
— Понимаете, Сан Саныч, я сейчас себя ощущаю стариком, который знает об этой жизни всё. И о прошлом, и о будущем. Раньше просто ощущения такие были, а сейчас эти ощущения отяготились знаниями и в соответствии с древней мудростью — печалями.
— Сочувствую тебе, — вроде как искренне проговорил Рамзин. — Я бы не хотел себе таких знаний.
— Почему? — сделал удивлённый вид я. — А наши разведчики? Они сообщали о начале войны 22 июня сорок первого года. Им ведь тоже не верили. Не верили, но готовились.
— И что оно нам дало? — хмыкнул Рамзин. — Чуть Москву не про… не потеряли.
— Ха! Но не потеряли же!
— Надо было заранее отводить дивизии с Дальнего Востока, — буркнул куратор.
— Ага! Чтобы японцы напали на нас⁈ Большие знания — большие печали… Мало знать будущее, надо иметь ресурсы и смелость для его изменения.
— А ты точно уверен, что рыночная экономика — плохо? — вдруг спросил Рамзин.
Глава 27
— Не уверен, — покрутил головой я. — Но тогда о социальной справедливости надо забыть. Рынок — это точно не коммунизм и даже не социализм. Рынок вдруг может закрыться и тогда мы будем грызть свой хрен. Те, у кого нет подсобного участка, родственников в деревне или дачи. Мы, например, выживаем только за счёт деревенской картошки, что всем скопом выращиваем у бабушки. Без неё и солёных огурцов с помидорами, было бы тяжко.
— Ну, ты не прибедняйся. В последнее время ты сколько заработал на футболках и усилителях? «Волгу» уже можешь купить? — сказал и пробасил Рамзин.
Осуждающе глянув на него и хмыкнув, я сказал:
— Прошу заметить, что ключевые слова в вами сказанном — «в последнее время». И, ещё заметьте, я ничего не украл, а сделал своими руками.
Дальше эту тему я продолжать не хотел, а Рамзин и не пытался.
— Но ведь это тоже рынок? Ты сделал, продал, обогатился и живёшь намного лучше других. Где, как ты говоришь, социальная справедливость?
— А её и нет, потому, что Хрущёв уничтожил ту рыночную нишу, которую создал Сталин. Уничтожил подсобные хозяйства и кооперативы. А Сталин регулировал рынок. Зачем рынок совсем убивать? Вот, убили, и результат? Повсеместный дефицит. Да и не могут все в строю идти. Всегда найдутся индивидуалы: портные, сапожники, столяры. Страдивари и Амати, например.
— Или радиомеханики…
— Или, мать его! — согласился я, выругавшись. Я не понимал к чему клонит Рамзин. Или он просто хотел вывести меня из психического равновесия, а потом и на «чистую воду», и «расколоть» меня, как какого-нибудь «агента влияния»?
— Таких, как я, раньше сажали в «шаражки» и заставляли работать на государство, — с сожалением сказал я.
— Почему это раньше? И сейчас сажают. Целые города закрытые есть.
— Прям таки и сажают⁈ — удивился я.
— Сажают-сажают. Всегда есть за что посадить. Любого. Человек ведь грешен, да? — вопрос Рамзина прозвучал зловеще.
— Наверное, — пробурчал я.
— Но не
