class="p1">Ацель снял очки и посидел так с опущенными веками, унимая гудеж в висках. После чего снова закрылся тонированными стёклами и посмотрел на свою руку, повторив уже не с агрессией, а с сожалением: — Что я, во имя трёх клинков, такое творю?
Со дня Великой утренней Случайности минула неделя. Утро воскресенья для всех ее участников было насыщенным и занятым. Габриэль пыталась проснуться под холодным душем, а Адам заглядывал по шкафам в поисках съестного, потому что ему было велено (известно кем) приготовить завтрак. Но что по поводу ингредиентов?
У себя на Волкер-стрит Пенни настраивала фотоаппарат и чистила флешку, которые понадобятся ей для исполнения первого пункта плана по созданию мистификации и одурачиванию офицера Фицмана. Миссис Уоткинс покормила доманцевого кропуса Кикки апельсинами и теперь сюсюкалась с ним, мешая дреме. Пушистый проглот набил себе брюхо до отвала и делал ленивые «потягушки» на кровати, время о времени по-лисьи фырча на щекочащие его живот пальцы женщины.
В доме напротив тоже было суетно. Не успело утро посеребрить омытые дождем улицы, а Эдвард уже носился по кухне, стряпая еду долгого хранения для Ацеля, которой тот мог бы питаться первое время, пока не спасет мир и не покинет планету на своем космического корабле. Вместе с тем он фантазировал о том, как захватывающе, наверное, странствовать в космосе и исследовать новые миры. Но отвлечься от тоски было нелегко даже с таким хорошим воображением, как у Эдварда.
— И еще раз! — напяливал на плечи черное пальто Ацель. — Напоминаю! Не забудь хорошенько отдраить и вымести квартиру! Ради твоей же безопасности о моем пребывании здесь не должно напоминать ничего!
— А что делать с лабораторией?
— В мусорную корзину и на помойку!
У Эдварда от слов Ацеля защемило сердце. Он вручил пришельцу пакеты с таким трауром, с каким не кладут цветы на могилу.
— Во имя трех клинков, что ты туда поналожил? — вздыбился тот от тяжести, но, дабы не обижать друга, выкладывать ничего не стал. Еда ему пригодиться, хотя в таких количествах нести ее через весь Уиллоубрук будет проблематично. — Ну что ж, я пошел! — Он задорно трясанул пакетами, чтобы те удобнее разместились в руках.
За порогом, у себя за спиной, Ацель услышал вздох и разбитое:
— Прости, Ацель! — Эдвард не решался захлопнуть за ним дверь.
— За что ты извиняешься?
— За то, что обвинил во всем тебя. Ты ни в чем не виноват. Не будь я таким придурком, мое имя не засветилось бы на стене колледжа и я бы не подверг тебя опасности…
— Не будь ты таким придурком, — усмехнулся пришелец беззлобно, — меня бы здесь вообще не было. Прощай, Эдвард! И не позволяй ничтожным людишкам тебя унижать!
— Постараюсь, спасибо. — Эдвард с усилием улыбнулся. — Прощай. Ацель.
Момент настал.
Будто не своими руками юноша защелкнул щеколду, отрезая эпизод собственного прошлого — маленький, но неизмеримо вдохновляющий. Ацель, конечно, мог быть занозой в заднице, но он мог быть и добрым товарищем. По-крайней мере Эдвард верил, что это так. Никто бы не сумел разубедить его, что заступился за него в колледже, пускай и своеобразно, но именно Ацель. Эдвард хотел доказать это себе, хотя бы для того, чтобы потешить самолюбие, чтобы знать, что есть на свете существо, которому не безразлично — счастлив он или нет. И это доказательство отыскалось довольно-таки быстро.
Перво-наперво Эдвард направился на кухню, чтобы избавиться от лабораторных принадлежностей, захламляющих стол. Делал он это так трепетно, будто собирался выставить все эти склянки и бутыли в музей, а не разбить их о жестяное дно мусорного бака броском под грязную крышку на ближайшем переулке.
Сидя на корточках у большой картонной коробки, он упаковывал в пакет микроскоп, когда в тени стола высмотрел блокнот. Он поднял его, ропча: « О, нет… Ацель забыл свои записи…» и раскрыл, хаотично листая страницы. На него Эдвард, помнится, внес информацию о личности пришельца: «Галактика Спруд… Планета Сондэс». Прочитав в слух свои импульсивные заметки, юноша перелистнул тексты и формулы на сондэсианском, как он догадывался, языке, чья письменность имела по замудренности нечто общее с китайскими иероглифами. Но между витиеватыми знаками мелькнули и знакомые английские буквы.
Ацель учился грамоте?
Не совсем…
У Эдварда замерла душа. На двух страницах — два слова, написанные коряво и с ошибками. И то были необыкновенные слова, а слова его имени.
— Я потерял единственного друга… — промолвил он, давясь горечью в осознании масштабов своего одиночества.
Эпилог
— Папа! Папочка, прошу, не надо! Папа! — Со стороны Саутворка раздавались душераздирающие крики ребёнка. Девочка с зареванным лицом бежала за высоким мужчиной в пальто. Из-за своего низенького роста она едва поспевала за его широким шагом и, чтобы не отстать, цеплялась своими пухлыми пальчиками за чёрные штанины. Коротенькие ножки двумя темными полосками мельтешили на фоне дымящих машин, раскатывающих дорожное покрытие лондонского моста. Туман шёлковой косынкой ложился на мокрый асфальт, не пытаясь взлететь выше колёс.
— Дэйзи, хватит! — прикрикнул мужчина на дочь, вырвав из тормозящих его детских ручек свою ногу. У груди он нёс коробку, оклеенную скотчем — большую и… мяукающую. Сложно сказать, что в этой ситуации было страшнее — безутешный плач девочки или беспомощный писк новорождённых котят.
— Прошу, папа-а! Не убивай их! Не убивай их! Не надо! Умоляю тебя!
— А, Дэйзи! Как ты не поймёшь — это ради их же блага!
— Какое благо может быть в том, чтобы умереть?
— Котята всё равно погибнут. Оставить их себе мы не можем. Хватит с нас и одной кошки! Я же говорил — нечего её выпускать из дому! Никто меня не послушал, и вот результат! — Мужчина оттолкнул обвившую его лодыжку дочь и подошёл к перилам. Никто из живых не мог бы этого уловить ни одним из органов чувств, но за секунду до того, что невозможно было предотвратить, над мостом взмыла синяя фигура.
Под рвущие душу детские вопли котята полетели вниз. Безжалостные воды Темзы засасывали в свою чёрную пасть тяжёлую коробку, выплескивающую брызги уходящего воздуха.
Вода наступала, и котята, прыская ею из ноздрей и чихая, из последних сил цеплялись за жизнь, заползая друг на дружку и образовывая большой меховой ком.
И когда казалось,
