мне инвестиции, которые у нее есть, и свои стратегии на предстоящую неделю.
Может быть, ей действительно нужна моя помощь. А может, она знает, что это еще один способ сделать меня счастливым, отвлечь от проблем, сосредоточившись на ней.
Инвестиции Блейк умны и гораздо веселее, чем мои. Она носится по городу, как шершень, жаля то тут, то там, но слишком мала, чтобы кто-то мог ее прихлопнуть.
Мне нравится наблюдать за тем, как работает ее хитрый ум. Когда я могу помочь ей, я чувствую удовлетворение, которое начинает затмевать удовольствие от моих собственных сделок.
Блейк увлечена цифрами на экране, ее глаза горят, а руки быстро бегают по клавишам. Когда она показывает мне детали своей игры, ее рука широко взмахивает и разбивает шоколадное молоко по всей клавиатуре.
— Черт! — кричит она в искреннем разочаровании. Она хватает пачку бумажного полотенца и с красным лицом вытирает клавиатуру.
Я ставлю стакан в раковину и вытираю столешницу.
Губы Блейк поджаты, все волнение исчезло с ее лица. Шоколадное молоко капнуло на клавиатуру, уничтожив все шансы на дальнейшую работу и, возможно, выведя ноутбук из строя.
— Не волнуйся, — говорю я. — Я куплю тебе новый. Этот все равно уже устарел.
Блейк смотрит на клавиши, на комок коричневого, мокрого полотенца в своей руке.
— Дело не в ноутбуке. Лучше бы я не была такой.
Она опускает голову, челка закрывает глаза.
Я знаю, что она говорит не об одном стакане молока. Блейк знает, что, как бы она ни старалась быть осторожной, она всегда прольет напитки, или уронит еду, или разобьет тарелки, или перепутает имена людей.
Я расстроился раньше, потому что почти никогда не совершаю ошибок. Дисциплина и точность привели меня туда, где я сейчас.
Блейк постоянно совершает мелкие ошибки, потому что так работает ее ум — творческие скачки и невероятно быстрое распознавание закономерностей.
Я закрываю ноутбук и обнимаю ее.
— Не извиняйся. Не переживай. Иногда ты совершаешь ошибки, потому что так сильно сосредоточена на том, на чем сосредоточена. И это твой дар, это твоя сила, это то, что позволяет тебе делать столько невероятных вещей. Никогда не грусти о том, что делает тебя собой — вот что я люблю.
Мы оба в один момент осознаем, что я только что сказал.
Блейк моргает, и слеза скатывается вниз.
Когда я целую ее, я чувствую вкус ее губ.
— Я люблю тебя. — Я повторяю это снова, четко и ясно. — Я люблю тебя такой, какая ты есть.
Эмоции борются на ее лице. На этот раз я вижу, что это надежда и страх в равной степени.
Я прижимаюсь к ее щеке.
— Это не игра. Я люблю тебя, и это реально, и если бы я знал, каково это, я бы не потратил ни минуты своей жизни, гоняясь за чем-то другим.
Она дрожит. Я знаю, я знаю, что она хочет сказать мне это в ответ, но моей девочке было больно, и жизнь была жестока к ней. Она не такой гигант, как я, ей нужно быть осторожной.
— Я боюсь, — говорит Блейк едва слышным шепотом. — Я не хочу снова облажаться…
Я подхватываю ее на руки и несу обратно в спальню, в теплое гнездышко кровати, где, я знаю, она будет чувствовать себя в безопасности. Я держу ее на руках, целую, прикасаюсь к ней теми способами, которые, как я знаю, помогают ей чувствовать себя спокойно, успокаивают ее и защищают…
В самые темные часы ночи мы рассказываем друг другу обо всем.
Блейк рассказывает мне, как ужасно было в Перекрестке, запертом всего на час в день на солнце. Она рассказывает, как ей не разрешали видеться с Сэди, даже после того, как ее выпустили и отдали в новую приемную семью, чтобы она закончила последние полгода учебы в школе. Она выиграла конкурс по сбору акций и получила путевку в Колумбию, но тут-то все и пошло прахом.
— Я не знаю, почему это произошло… — говорит она, нежась в моих объятиях. — Наконец-то я была свободна. У меня была полная стипендия, все, за что мне приходилось платить, — это еда и книги. Мне нравилась школа, нравились занятия. Но в тот момент, когда все это ждало меня… я рассыпалась.
Она рассказывает, как еда перестала быть вкусной, как слова перестали ложиться на страницы. По утрам она спала допоздна, а потом часами стояла в душе, пропуская занятия.
— Я словно карабкалась всю жизнь, пытаясь выбраться из ямы. Но когда я наконец встала на твердую почву, все мои проблемы пришли вместе со мной. И теперь они разрывали меня на части.
Блейк замолчала. Хотя свет выключен, я вижу на ее лице пустой взгляд — взгляд, когда она теряется в темноте своей головы.
Я беру ее лицо в свои руки и целую, чтобы вернуть ее к себе.
— Жаль, что я не могу быть рядом с тобой.
Блейк слегка улыбается. — Мне тоже.
— Это было, когда ты бросила университет?
Она кивает. — Я все равно не справлялась. Я думала, что возьму семестр перерыва и вернусь. Но когда я осталась одна на целый день, без работы, без занятий… стало только хуже.
Ужас давит, когда я чувствую, что она собирается сказать дальше.
— Я попала в темное место. Я начала думать… что боли и уродства больше, чем хороших сторон жизни. Я начала думать, что со мной что-то не так, глубоко не так. Не недостатки, которые есть у всех, а что-то по-настоящему поганое. Настолько, что моей матери не терпелось избавиться от меня, а Дэвис нацелился на меня, словно мог заглянуть мне в голову, словно уже знал, на что я готова пойти.
— Это неправда.
Я не хочу спорить, не хочу перебивать, но я не могу этого пропустить.
— Первая часть такова. Мир трагичен и болезнен, и это причиняет боль. — Блейк слегка улыбается. — Даже когда ты миллиардер.
Она проводит пальцами по моей руке, создавая ощущение искр. — Но это также слишком прекрасно, чтобы упустить его.
Она смотрит мне в лицо, обнаженное и прекрасное. Она закрывает глаза и целует меня — поцелуй, который ощущается как благословение, как поклонение всему чувственному и духовному между нами.
Когда она открывает глаза, я говорю: — Думаешь, я знаю, что делаю?
Блейк улыбается во весь рот, ее ямочка подмигивает. — Определенно.
— Никто не видит возможности быстрее, чем я. Как только я увидел тебя в " Belmont", я сказал Бриггсу: "Я хочу знать все об этом существе". И с тех пор я не перестаю преследовать тебя.
