дорогой шубки, чей воротник деликатно касался щек, а не царапал наждаком. — Раз в месяц пишу, под диктовку Гестапо. Сама пробовала…
— И была изловлена на почте с первым и последним предупреждением. Знаю. Я отправлю не по линии Гестапо. Опущу в ящик в нейтральной стране. Адрес поставь родителей или каких-то знакомых.
Она с трудом поверила.
— Что писать-то?
— Что хочешь. Только обязательно вложи записку маркизу, напомни ему про наш последний разговор в Германии. Он сказал: однажды ситуация изменится. Так вот, она изменилась.
— И все?
— Он поймет.
— Нет! — она встала среди улицы и воткнула руки в бока. Случайный зевака, чуть не налетевший на парочку, обошел ее по большой дуге. От Элен исходили такие эманации, что, казалось, могли бить молнии.
Вольдемар воззрился на нее с недоумением.
— Почему?
— Мне ужасно надоело, что ты меня используешь. Причем — вслепую. Что значит «изменилась»? Что вообще происходит?
Он убедился, что прохожий достаточно далеко.
— Радио слушаешь? Вермахт осуществил «стратегическую перегруппировку войск под Москвой».
— Краем уха. Это важно?
— Еще как! Русские не сдались! Врезали им по самые… — Вольдемар добавил странные слова, явно подхваченные из восточного вояжа. — Группа армий «Центр» отброшена километров на двести от Москвы.
— Офицер СД в восторге от поражения немецкой армии? Я уж не знаю, что от тебя ждать.
— …И это не все. Одиннадцатого декабря фюрер имел смелость объявить войну Соединенным Штатам. В общем, это повторение предыдущего сценария. Против Рейха объединился почти весь мир, союзников кот наплакал. Вот что означает — ситуация изменилась. Я не желаю сдохнуть за компанию с нацистами.
«Что же для него важнее — не остаться с проигравшей командой или искупить вину за преступления в Украине?» Нет доверия и откровенности, чтобы спросить прямо, пусть он сегодня честен более, чем в довоенном Берлине.
Беседуя, они дошли до центра. Впереди маячила массивная глыба Кафедрального собора.
— Ты остановился в гостинице?
— Да. С видом на Эльбу. Но разглядывать некогда — рано утром уеду в Берлин. Скоро шесть вечера, тебе пора домой. Провожу. Заодно напишешь дяде.
— Хорошо…
Решимость держаться жестко вдруг бесследно улетучилась. Слова, обидные и горькие, вывалены на его голову. Что в самом деле изменилось? Он как выполнял, так и выполняет задание СД, но изо всех сил старается ради нее. Действительно страдает. Готов перейти на другую сторону. На правильную. Сейчас получит письмо, уедет… И все. Так нельзя!
— Вольдемар! Меня не накажут за нарушение режима, если отправлюсь к тебе в гостиницу?
Глава 35. Связной
Малосведущие люди представляют службу в контрразведке, да и в разведке тоже, как большое приключение, включающее погони, задержания, перестрелки, изнурительные допросы в пыточных подвалах. Хотя мое знакомство с Абвером началось именно с последнего пункта, совсем немного дней за эти годы было насыщено действием.
Служба преимущественно состоит из переваривания огромного количества информации. Я как двойной агент фильтрую ее с точки зрения нужности для СД и МИ6. Соответственно, мне вдвое труднее.
Листаю донесение французской резидентуры. В поле зрения попал некто Жульен Паре, обративший внимание шпика необычным акцентом. Ни в чем особом не замечен, но вот — едет в Берлин.
Что это? С вероятностью девяносто девять процентов — пустышка. Акцент наверняка вызван долгим пребыванием в колониях. Есть какие-то доли процента, что проверяют меня самого, как отреагирую на возможную угрозу безопасности Рейха. И, наконец, присутствует исчезающе малый шанс, что там действительно английский или американский шпион — советские разведчики проникают в Германию иначе.
Я могу связаться с сэром Чарльзом и запросить — не спалю ли его человека. Но это долго, чем объясню волокиту в СД? Оберштурмбаннфюрер Вальтер Шелленберг, начальник СД-заграницы на должности, облюбованной «дядюшкой», требует стремительных решений. Я обязан или списать бумагу в малозначительные, или скинуть ее в Гестапо, пусть они ломают голову — не агент ли тот Паре. Ладно, хотя бы растранжирю на ерунду дефицитные ресурсы нашего шестого управления, внесу какой-то вклад в борьбу против СС.
«Пустышка. Но мало ли. Работайте», — не возражает Шелленберг. В полном соответствии с правилом «инициатива наказуема», усвоенном еще в спецшколе НКВД, на меня падает задание установить слежку.
Работаем двумя группами. Я вместе с Маером (он теперь следует за мной, как тень) топчусь у вагона парижского поезда, сжимаю трогательный букетик весенних тюльпанов, чтоб со стороны казаться встречающим даму кавалером. Мужчина, по приметам совпадающий с Паре, выходит на перрон один, озирается. В руках зажат небольшой коричневый чемодан. Отворачиваюсь и одними глазами сигналю помощнику: наш клиент!
Тюльпаны падают в мусорку, становясь первой жертвой операции.
Маер тащится за объектом к выходу, там должен передать второй группе. Потом будем поддерживать связь через телефонные звонки в контору и меняться, чтобы подозрительный француз не засек рядом одни и те же лица. Нас четверо, я храню в машине серое пальто и темно-синий плащ, разные шляпы. Они не дают полной смены внешности, но в какой-то мере путают подозреваемого.
Прогулка по центру Берлина до боли напоминает наши экзерсисы в абверовской школе. Руку на отсечение — Дюбель едва сдерживается, чтоб не заикнуться о давних событиях. Кажется, прошло лет сто… А Паре, словно специально возвращающий меня к тем временам, сворачивает к Кантштрассе.
— Урод срисовал нас, — скрипит ассистент. — Уводит к малолюдным местам.
— Само собой. Знаю, здесь полно проходных дворов и подъездов. Их некому блокировать.
— Что делать?
— Нагоняем! Прятаться нет смысла.
Переходим на бег. Французу за сорок, не скроется. Мешает чемоданчик. Он не питает иллюзий. Когда дистанция сокращается шагов до двадцати, разворачивается и стреляет мне в лоб.
Трусость это или отменная реакция, не знаю, но с невероятной скоростью прыгаю вбок, еще ничего не успев сообразить. Пуля чиркает о стену в миллиметрах от моей головы. Справа дважды рявкает вальтер. Француз хватается за руку, со стоном падает на тротуар. Маер с ювелирной точностью продырявил ему правую кисть и колено.
Вожусь с задержанным до поздней ночи. Подштопанный и забинтованный, Паре валяется на койке в камере внутренней тюрьмы. Отвечает односложно. Утверждает, будто принял нас за бандитов, оттого выстрелил первым. Лжет — уверенно констатирует мой внутренний переводчик с французского. Это очевидно. Также налицо основания держать его под замком — незаконное ношение оружия и посягательство на мою персону. И все. Можно сливать материал в Крипо, городскую уголовную полицию.
— Считаете, есть перспектива? — Шелленберг заседает в своем кабинете как капитан на мостике линкора. Никогда не был на кораблях, но впечатление именно такое. Говорят, стол у него бронированный, а в стенах на посетителя смотрят скрытые пулеметы. Количество телефонных аппаратов на столешнице явно превышает разумный предел для одного человека. — Так копайте. Что у него при себе?
— Кроме ствола — ничего подозрительного, герр
