был готов поклясться, что снаряд скользнул в миллиметре над крышей немца, который уже почти полностью вылез из капонира и, не останавливаясь, начал разворачиваться.
– Михалыч, сука! Куда целишь, мать твою?! Он всё!
Немецкая машина уперла зрачок ствола ему в лицо. Это был конец. Он не промахнется. Как глупо… Старлей закрыл глаза, чтобы не видеть вспышки.
– Готов!
Его снова ударило инерцией о железо, но Борис продолжал крепко зажмуривать глаза, когда в наушниках раздался торжествующий вопль наводчика. Так и не выстрелив, его самоходка дернулась, разгоняясь с места. Обмирая, Борис обернулся влево. Слава богу, Ленька был цел, значит, немец стрелял не в него. Ой, мама…
Они прошли в десяти метрах от горящего «хассена» или «хассера», и он так и не вспомнил, как того зовут. Восемьдесят пять мэ-мэ «двести двадцать четвертой» сумели прошить его лобовик в самом основании рубки, сбоку от орудия, оставив шикарную дырку, из которой выбивались теперь языки пламени. Ну вот. С этой минуты они должны водку всему Ленькиному экипажу. Всю оставшуюся жизнь.
Батарея перекатилась через холм, вырвавшись на пересеченную линиями окопов и надолбов равнину, перепаханную так же, как и предыдущий километр. Несколько танков горели там и сям, но танковый батальон расстрелял еще уцелевшие огневые точки и ушел вперед на большой скорости, следуя за катящимся на запад густым рядом рвущихся снарядов. Клубки колючей проволоки, в которые превратились заграждения, достигали высоты человеческого роста, воронки располагались настолько плотно друг к другу, что их приходилось перескакивать, чтобы вконец не сбиться с генерального курса.
– Ходу, ходу!
Батя подгонял полк, стремясь удержать дистанцию до танкистов. Справа звонко защелкало по броне – какой-то дурак лупил из пулемета. Борис даже не стал тратить на него время. Впервые стали попадаться воронки от снарядов «андрюш», различимые даже на фоне всеобщего разрушения. Пехота начала отставать, и теперь самоходкам могло прийтись туго. Все военное искусство строится на компромиссах и балансе. Не сумел удержаться за танками – тебя могут пожечь «тигры» и «пантеры», если сумеют контратаковать. Решил остаться с теми же танками – есть риск нарваться на пехотные средства, а пулеметов на СУ-85 нет.
– Цель – вправо сорок! Вторая цель – справа тридцать, дистанция – тысяча!
Командира левофланговой батареи он узнал по голосу. Раз от того справа тридцать-сорок, значит, цели примерно между ним и первой батареей по фронту. Старлей прочесал взглядом пространство перед собой, но увидел их только тогда, когда вокруг пары пятящихся самоходок начали рваться снаряды. Немцы были почти в километре, очень здорово закамуфлированы. Они отстреливались, но против полнокровного полка противотанковых САУ у них не было никаких шансов на открытой местности.
Наконец-то Борис вспомнил, как их называют, – «хетцер»[98], с 75-миллиметровой пушкой. Странно, что танкисты их пропустили, хотя, возможно, именно эти немецкие самоходки и сожгли те машины, с которыми они сейчас поравнялись. Через несколько секунд оба «хетцера» получили по попаданию и вяло загорелись. Спасшихся членов экипажей он с такой дистанции разглядеть не сумел, но после попадания 85-миллиметровых снарядов, если уж те пробили броню, в большинстве случаев редко кто мог уцелеть.
Полк прошел еще несколько километров по перепаханному полю, переваливаясь через траншеи и воронки, расстреливая немногочисленные уцелевшие огневые точки противника. На правый фланг пришлась лишь одна стандартная двухпулеметная точка в бетонном колпаке, ее метров с четырехсот наживил номер 225, в комплекте которого было больше бетонобойных снарядов, чем у других, и они пошли дальше. Все было слишком легко, немецкая оборона на переднем крае еще никогда не давалась им с такой простотой. Это было опасно.
Батарея выскочила к входу в широкую лощину, куда по плану они должны были пойти за «исами». Но «исы» чуть приотстали, занятые своими местными целями, и сблизившаяся с ними первая батарея, не дожидаясь отставших, построилась клином и помчалась вперед по левой кромке лощины. Борис, выкрикнув в микрофон команду, перестроил свои четыре машины и повел их по правой стороне; тогда гвардейские «исы» наконец-то пристроились сзади по центру, метрах в пятистах.
Лощина чуть расширялась от входа, и через еще три сотни метров половина самоходного полка снова образовала плотный фронт, на ходу с лязганьем подминавший под себя невысокие деревья.
В наушниках затрещало, сквозь писк и шипение послышались неразборчивые слова, крики, прерываемые звоном и грохотом; одновременно кричали несколько человек.
– Я «Омск-один»! Третья, четвертая батареи, держитесь, держитесь! Вторая, первая – скорость!
На командирской машине радиостанция была лучше, и Батя, должно быть, сумел разобрать, что творится на левом фланге, образованном теперь третьей батареей и четвертой, шедшей до этого по оси полка чуть позади командирской машины. Впрочем, и так было понятно, что они нарвались на что-то серьезное и сейчас дерутся за свою жизнь.
Восемь самоходок на полной скорости мчались вперед по лощине, слева холм стал более пологим, справа – более крутым. Было странно, что немцы оставили такой удачный проход без присмотра, но потом стало ясно: все, что противник сумел приготовить, было разбито артиллерией. Поперек лощины были прокопаны противотанковые рвы, но прошедшие впереди «тридцатьчетверки» оставили цветные дымовые шашки в местах, где стенки были подорваны и обрушены, поэтому шедшие следом машины сумели перебраться, почти не потеряв времени.
Один танк стоял с сорванной гусеницей, видимо, нарвавшись на мину, и его экипаж яростно работал кувалдами, цепляя запасные звенья взамен перебитых. Противотанковыми минами такое место быть обделено не могло, но землю здорово перекопало, и нарваться на уцелевшую можно было только случайно.
В наушниках трещало и бухало, холм продолжал мешать связи. Танкисты сзади тоже наддали, но, когда склон справа сменился ровной поверхностью, на которой что-то еще горело и рвалось, разом ушли туда. Самоходные установки проскочили позиции еще одной батареи противотанковых пушек, опять превращенной в мешанину тел и рваного железа, засыпанного стволами срубленных осколками осин. Слева выстрелили две машины первой батареи – наверное, что-то увидели.
– Уступ вправо, поворот, следуй за мной!
Командирская машина, развернувшись влево, помчалась вверх по склону, который метров через триста загибался от них, ограничивая видимость. Борис оглянулся, вспомнив о брате, – тот четко держал свою позицию. Молодец, этому в училище, видимо, хорошо учили. В первый раз минуты за три догадался вспомнить брата проверить, надо же…
Дизель надсадно выл, выбиваясь изо всех своих пятисот лошадиных сил, но гусеницы хорошо цеплялись за грунт, и самоходка вылетела на плоскую поверхность на достаточно еще приличной скорости, раскачиваясь и грохоча. Борис был самым правым и самым передним в уступе, открывшемся в сторону своих позиций. Рывок на полной скорости через разбитую лощину позволил им выйти
