заблудшие души, имеющие право на спасение, — покачал головой Альберт, — ничего, в следующей жизни они окажутся по ту сторону баррикад. И тогда станет понятно, кто они на самом деле.
— Когда плескаешься в воде, чувство жажды притупляется, — Дима достал фляжку, — и непонятно, как можно убивать ради капли воды.
— Утрачивается чувство самосохранения, — Альберт, сделал глоток и вернул фляжку, — честно говоря, у нас это чувство тоже отсутствует.
— По крайней мере, мы не уходим от реальности и её поворотов, — Дима закурил, — не закрываем глаза и не возносим руки к небу.
— Просто знаем чуть больше остальных, — заключил Альберт, — мировая разводка заключается в незнании правды, только и всего.
— Синдром толпы, — улыбнулся Дима, — не может же столько людей ошибаться. А тех, кто сомневаются, просто называют неверными или заблудшими. Тут и дыба, и кресла иудеев, и костры… Хорошая позиция.
— Думаешь, дух так же к нам относится? — спросил Альберт.
— Не знаю, — ответил Дима, — его ни просканировать, ни прочесть.
— Фрукт, который невозможно распробовать, — ухмылка возникла на лице Альберта, — сложная загадка, однако.
Глава 93
Полицейский вылил тюбик с клеем на голову Тёмы. Мальчик кричал от боли, полицейский негодовал.
— Будешь знать, как нюхать, — крикнул он, ударяя мальчика по затылку.
Воды не было и Тёма беспомощно размахивал руками. Волосы на голове сбились в непробиваемый шлем, веки слиплись, во рту жгло. Прохожие шли мимо, некоторые презрительно бросали ругательства.
Беспризорники взяли Тёму под руки и увели на теплотрассу. Поливали водой аккуратно, боясь проронить лишнюю каплю. Затем взяли тупые ножницы и стали срезать клей.
— Аккуратнее, — причитал Тёма, — больно…
Его постригли и через час он открыл глаза. Как же плохо быть слепым и глухим, как живут эти несчастные. Пришли Дима и Альберт. Принесли бутыли с водой. Тёма кое-как умылся и сел в углу коридора.
— Что мы такого делаем, — плакал он, — помогать не помогают, а как бить, так за милую душу.
— Природный рефлекс, — пробормотал Дима, — унижение и порабощение слабых суть их наслаждений. Бог немного ошибся, сделав жестокость краеугольным камнем выживания. Можно сколько угодно говорить о человеколюбии, но к действительности оно не имеет никакого отношения. В попытке удержаться на вершине, они готовы сворачивать головы и калечить судьбы. Они не ваши братья и сестры, не друзья и не спасители. Помощи ждать неоткуда.
— Вечно орущие создания, — сказал Альберт, — только вместо языка заевшая пластинка, а вместо мозгов зачерствевший пунш.
Тёма съёжился. Где-то там были мама и папа. Где-то там была семья. Он закрыл глаза. Где-то там, глубоко в воспоминаниях и мечтах он был счастлив, как обыкновенный ребёнок, плакал по пустякам и радовался каждой мелочи. Но реальная жизнь была здесь, а не за пределами сознания. И была она серой и неприятной.
Тёма любил гулять по городу, любил смотреть на красивые вывески и разноцветные фонари. Вокруг ездили шикарные машины, из которых выходили не менее шикарные мужчины и женщины. Тёма не мечтал попасть на их место, и только радовался, что вокруг такая красота, а не трубы, грязь и тёмные углы. Когда одолевал сон, он неспешно брёл в логово с поникшей головой, будто в камеру заключения.
— Он думает, что вероятность случайности оказаться в их обществе равна нулю, — сказал Дима, стоя в сторонке и наблюдая за Тёмой, — как сильно он заблуждается.
— В погоне за благополучием люди максимально усложнили жизнь, — прошептал Альберт, отпивая из бесконечной фляжки, — создали языки, культуру, стандарты и идеалы. Забыли, что значит жить моментом, а именно это главное и неотложное правило жизни.
— Общество потребления не предполагает жить здесь и сейчас, — согласился Дима, — они как голуби. Живут у кормушки, смотрят на мир с большой высоты, но всё равно хотят чего-то ещё. А чего и сами не знают. Их пустые глаза ничего не выражают, и чёрт его знает, что творится в их душах.
— Жить здесь и сейчас большое искусство, — снова повторил Альберт, — доступное и осязаемое немногим.
— Жить по велению сердца сложная задача, — подтвердил Дима, — у кого-то уходят годы для просветления, а кому-то не хватает и целой жизни.
Глава 94
Николя не верил ушам. Правительство решило уменьшить поток мигрантов. Даже стену какую-то начали строить. Поздно они спохватились. Мир хаоса вошёл в дома и занял умы многих людей. Но и на том спасибо. Уж в своём болоте он как-нибудь разберётся. Без потока новых пришельцев он осушит его и превратит в цветущий сад. А то, что его страна воспользовалась остальным миром и оставила после себя хаос, так это их проблемы. Каждый выживает, как может.
На улице шла демонстрация «зелёных». Они ратовали за снижение парниковых газов, верещали о потеплении климата и загрязнении окружающей среды. Пусть занимаются глобальными проблемами, если главной проблемы не видят. Лишь бы под ногами не мешались. Как говорится, чем бы дитя не тешилось…
— Рожать надо больше, — сказал Дима, пропуская стаканчик в баре, — стареющее население обречено на гибель.
— Не в моде это, — сжал губы Николя, — высокие налоги, глупые законы, направленные совершенно не туда. Ну не будет второе третье поколение мигрантов убирать за престарелыми и слабыми. Замена трудовой силы путь к поражению.
— Вместе с закрытием границы они решили ввести квоты на рабочую силу. Это означает завоз трудоспособного и крайне опасного народа, — сказал Альберт, — первое поколение, возможно, будет подчиняться, чего не сказать об их потомках.
Снова барьеры, снова камни в огород. Как выжить в системе, в которой каждый тянет одеяло на себя. Только разорвут лоскуты единства и замёрзнут в одиночестве. Как часто толпа хлопает глупым словам, только чтобы остаться в толпе. Но в толпе люди одиноки, другое дело семья. Там слушают и слышат. Там не рукоплескают каждой глупости, брошенной главой дома или одним из её членов. В обществе же, как и в правительстве всё обстоит по другому. Отстаивание своей позиции и тотальное отрицание других версий. Инакомыслие преследуется почище, чем в храмах, церквях и мечетях. Устав бороться, многие сдаются. На хлеб с маслом дают и ладно. И пусть весь мир подождёт…
— Договариваться наверху сложнее, чем вести борьбу на улицах, — сказал Дима, — твоё слово ничего не весит, а распускать руки нельзя. Ещё и либералы, которые считают себя пупом земли, а если пятки начнут гореть, то запасной аэродром всегда готов принять. Лишь бы денег хватило.
— Я их везде достану, — слукавил Николя, — благо имена известны.
— Тебе известны лишь имена марионеток, — осадил Дима, — настоящих кукловодов ты никогда не увидишь. Единственный вариант, абстрагироваться и не пускать
