Для нее и этого много. У нее еще есть возможность спасти свою душу. Вы, христиане, для этого уходите в монастырь. Хотя, как по мне, это довольно бессмысленное времяпрепровождение. Думаю, ей монастырь не поможет.
— А что же ей тогда поможет? — Александр не мог прийти в себя от невероятного удивления. Варвар рассуждает о спасении души повелительницы мира! Что может быть нелепее!
— Княгиня Людмила на свои деньги построила больницу для женщин и детей, — сказал Вацлав. — Думаю, если ваша императрица лет десять послужит там, помогая людям, то ее душа обретет покой после смерти. Она мыла бы больных людей, выносила бы за ними дерьмо, меняла повязки на ранах. Но она не станет этого делать, ей чуждо смирение и милосердие. Ведь вы, христиане, только говорите об этих понятиях, но поступаете строго наоборот. Вы нарушаете свои заповеди направо и налево и при этом считаете, что спасение души можно купить за деньги. А это не так. Разве этому учил Христос?
— Ты знаешь, чему учил Иисус? — еще больше изумился патрикий. — Но ты же язычник! Зачем тебе это?
— Я христианин, даже больший, чем ты, патрикий, — усмехнулся Вацлав. — Потому что, в отличие от тебя, я верю всей душой. Иисус — это одно из проявлений высшей сущности, как и богиня Морана. Он и есть воплощение вселенской справедливости, которая пришла в этот мир в виде человека. Да только вы этого не понимаете и пытаетесь торговаться с ним, как с мясником на рынке. А Иисус не таков! Он не торгует благодатью, он дарит ее! И это он держит весы в своих руках.
— То есть ты — богобоязненный, добропорядочный человек? — патрикий смотрел на Вацлава так, словно видел его впервые.
— Вполне, — уверенно кивнул Вацлав. — Именно таким я себя и ощущаю. И я живу, зная, что приношу пользу своей стране. Я порой творю зло во имя добра, но это не делает меня недостойным человеком. Напротив, моя служба уважаема и внушает почтение. Это очень приятное чувство, патрикий.
— И наверное, ты беден, потому что раздаешь все свои деньги нищим, — продолжилдогадки Александр.
— Вот еще! — презрительно фыркнул сын боярский. — Наоборот, я очень богат и с каждым годом становлюсь все богаче. Моя вера не считает это грехом, ведь эти деньги заработаны честно, а не отняты у кого-то. А что касается нищих… Я охотно накормлю того, кто попал в беду, или пришел в мой дом, как гость, но я не стану содержать бездельника. Это противно моему чувству справедливости.
— А что будет с тобой, если твои грехи перевесят добрые дела? — обмирая от любопытства, спросил Александр. — Например, ты сейчас выйдешь отсюда и убьешь ребенка. Просто так, без всякой вины его или его родителей.
— Думаю, — поморщился Вацлав, — что тогда кто-то убьет моего ребенка, или жену, или внука. Это будет человек, или зверь, или просто болезнь. Справедливость не позволит злодеянию остаться безнаказанным. И я заплачу за него самую высокую цену. Поэтому мой ответ: «Нет!». Я никогда не сделаю того, о чем ты сейчас сказал. Даже если буду зол, или пьян, или зайду во вражеский город с мечом в руке. Невинное дитя я ни за что не трону, скорее сам умру. И этих баб я тоже не трону, потому как на них нет вины. И даже их смерть никому не принесет пользы. Пусть живут, мне плевать на них.
— Владыка Григорий учит вас этому? — в ужасе закрыл руками рот патрикий. — Тогда он либо святой, подобный отцам церкви, либо сумасшедший еретик. Он же не от мира сего!
— Да нет, это вполне жизненно, — пожал плечами Вацлав. — У нас даже воины со всем пониманием к этому относятся. Ведь у многих свои дети есть. Хотя… У нас большая часть в восемь лет служить идет. Для них это и вовсе закон. Это даны — звери лютые. Они любят малых детишек подбрасывать и копьями ловить. У нас за такое свои же товарищи зарубят на месте, как зачумленного. Вот этому владыка Григорий и учит. Мы раньше словно во тьме жили, звериным обычаем. Я сам много зла сотворил и не понимал этого. А он глаза нам открыл. Так зачем мне убивать невинного? Разве Иисус не проповедовал милосердие, патрикий?
— Проповедовал, — кивнул совершенно ошарашенный патрикий и на всякий случай уточнил. — Но если будет необходимо для дела, ты меня на ленты порежешь? Ведь так?
— Порежу, — кивнул Вацлав. — И буду спать, как невинный младенец. Ибо служба Родине — не грех, а почетная обязанность. Раз моя служба будет заключаться в том, что тебя нужно порезать на ленты, то будь уверен, что я сделаю это со всем тщанием и без малейшего удовольствия.
— Сумасшествие какое-то! — патрикий обхватил виски руками. — Я никогда не пойму, что у вас, варваров, в голове.
— Старшой! — в комнату осторожно вошел Яромир. — Вести из Александрии. Кос… Ну… Тот человек из Египта прибыл и тебе велел передать.
Яромир протянул запечатанный свиток, который Вацлав нетерпеливо раскрыл и погрузился в чтение. Чем дальше, тем больше на его лице проявлялось изумление, а потом он и вовсе свесил руку со свитком вниз и только и смог произнести:
— Дела-а…
— Что-то произошло? — сгорая от любопытства, спросил патрикий Александр.
— Да, нашли того, кто нападение на княжича организовал, — ответил Вацлав. — И это точно не вы. Так что выдохни, слуга императора. Сегодня ты не умрешь.
* * *
В то же самое время. Братислава.
— Это сейчас что-то новенькое было! — Самослав поцеловал разгоряченную Людмилу, которая прижалась к нему жарким телом. — Ты что, жена, с индийскими танцовщицами пообщалась?
— Ну и пообщалась. Нельзя, что ли? — в ленивой полудреме ответила Людмила, подставляя распухшие губы для поцелуя. — Богиня не запрещает своего мужчину радовать. Даже, наоборот, велит это делать. Мы же не христиане какие-то. Это они, мракобесы, любовь грехом объявили.
Впрочем, она тут же резко вскочила, мигом потеряв ту негу, которая только что обволакивала ее с головой. Она уселась сверху, крепко обхватив мужа бедрами, а облако ее пушистых волос накрыло князя, словно легчайшее одеяло.
— Что-то я не поняла сейчас! А ты это к чему танцовщиц вспомнил? Или ты тоже
