– Лаури…
Она сказала это с безмерным изумлением, очень далекая от того, что вдруг наполнило его такой неистовой силой, и даже попыталась его оттолкнуть… Но все, что могло бы для нее проясниться, уничтожил его влажный жадный рот и рука, которую он подсунул под нее, чтобы ее приготовить… только теперь она поняла, как ей надо было приготовиться. Синее небо отвечало ей изумленным взглядом – огромное, равнодушное, немое, без счета вбирает оно взгляды таких, как Клара, кому некуда больше смотреть, ибо земля их предает. Синева содрогалась в ужасе, это был не страх потрясенного рассудка, но слепой ужас плоти. Рассудок оставался ясным, мысль перескакивала с Лаури на что попало и вновь на Лаури – что с ним стряслось, что перевернулось у него в голове, отчего он вдруг стал таким неузнаваемым? – и вот сбывается все, что ей воображалось, хоть она и не подозревала, как это будет. Никогда она не думала, что любовь завершается так странно, так застает врасплох – лежишь безвольно, а с тобой что-то делают, и непонятно, что дальше, хоть она уже столько лет старалась угадать и представить, как оно будет… а потом изумление перешло в боль, и она гневно крикнула куда-то ему в щеку.
Она чувствовала – он рвется в нее, пробивается внутрь со всей силой, которую годами от нее скрывал. Она дергала его за рубашку, царапала грудь под рубашкой, будто пыталась и его и себя отвлечь от того, что происходит. Жаркое, прерывистое дыханье Лаури жгло ей лицо, на миг она увидела его глаза – они не смотрели на нее, они сейчас ничего еще не видели, и впервые в их глубине как будто мелькнуло то самое, далеко запрятанное зерно. Она застонала, крепко обхватила руками его шею. Лаури поцеловал ее горячими приоткрытыми губами, и она захлебнулась его дыханием, содрогаясь в новой муке, и думала, растерянная, ошеломленная, – больше так нельзя, должно же это кончиться… Лаури всегда был такой спокойный, неторопливый, будто рассчитывал, сколько надо шагов, чтоб перейти с одного места на другое, и вот он содрогается над ней, лицо его измято, как тряпка, нелепым подобием страдания, и он не может справиться с собой и с тем, что он с ней делает. Все ее тело будто вгоняют, вколачивают в землю. Будто тело отделено от мозга, и ей уже никогда их снова не соединить. Вдруг все оборвалось, Лаури застыл, прильнув к ней, будто ждал чего-то; казалось, ему больно дышать. И вот тихий удивленный не то стон, не то вздох вырвался у него, странный, так на него не похожий, и Клара откинула голову ему на руку – она и не замечала, что подняла голову, дожидаясь, пока он опомнится.
Лаури лежал на ней и тяжело дышал. Теперь, когда все это кончилось, она коснулась его руки, отвела волосы у него со лба. А ей и сейчас было больно – до того острая, жгучая боль, даже не верится. Будто он накинулся на нее с ножом. Будто ее взрезали и измолотили с дикой, бессмысленной жестокостью, просто понять невозможно, для чего все это. Тут какой-то секрет, и кроется он в теле Лаури. Бывало, она без сна лежит ночью в постели или размечтается среди дня за прилавком – и воображает, будто ей понятно все, что чувствует Лаури, будто и она чувствует то же самое, и это тоже – счастье… Но вот все наконец произошло – и все совсем, совсем не так. Она дождалась от него любви, и все кончилось, а она так и не узнала, что же такое любовь, узнала только боль, которая еще и сейчас бьется во всем теле.
– Ой, Лаури, – всхлипнула она. – У меня, верно, кровь идет…
Он повернул к ней покрытое испариной лицо, коснулся губами губ, но Клара его оттолкнула. Попыталась сесть. Боль словно разбилась на много мелких болей, и каждая отдавалась в животе. Лаури утер лицо ладонями и, все еще тяжело дыша, вытянулся рядом. Он будто свалился с большой высоты. Клара опять откинулась на спину. Слезы катились по щекам, попадали в рот. Небо качалось над головой, расплывалось перед глазами. Рядом навзничь лежал Лаури. Там, где он был раньше, ее жгло как огнем. Наверно, это никогда не пройдет, и никогда больше он не сможет ничего такого с ней сделать. И Клара лежала совсем тихо, отдаваясь боли, словно власть этой боли над ними обоими сильней всех других чувств, какие она знала на своем веку.
Наконец Лаури сказал:
– Ну вот ты больше и не ребенок, моя хорошая.
Она горько расплакалась.
– Очень надо было мне делаться взрослой. Очень надо было меня всю измучить… Больно же!
– Извини.
– Вот черт, что это на тебя нашло?
Он посмеялся – недолго и негромко, так, будто просил у нее позволения смеяться.
– Я думал, ты меня любишь, – сказал он.
Клара села, откинула волосы с лица. Скрутила их жгутом, отвела от шеи. Вся шея взмокла от пота, и Клару пробрала дрожь. Она посмотрела сверху вниз на Лаури: он лежал, подложив руки под голову. Чуть улыбнулся ей, потом совсем расплылся в улыбке. Но Клара по-прежнему смотрела хмуро.
– Говорила, что люблю, да, видно, не понимала, об чем речь.
– А может, и сейчас еще не понимаешь.
Она вдруг запрокинула голову и посмотрела в небо, но ничего не увидела. Наперекор боли в ней как будто всколыхнулась радость – неведомо откуда взялась эта радость, и пока что незачем Лаури про нее знать.
– За два года ты никогда так не делал, а я сколько раз ждала, мне ведь хотелось… ну, может, я только думала, что хочется… Тогда было бы все просто, так нет же…
– Тогда я этого не хотел, лапочка.
– Коли вперед больше не захочется, так и скажи. Клара скривила губы, этой гримаске она выучилась у Сони. – Я в тот день найду себе другие дела.
Лаури улыбнулся, его забавляло, что она такая норовистая.
– Это же не имеет значения, лапочка.
– Знаю.
– Я серьезно. Это ровно ничего не значит, это само по себе.
– Так и знала, что ты станешь что-нибудь такое говорить.
Клара хотела было подняться, но застыла. И невольно вздохнула, пожалела обо всем, что случилось, но не слишком всерьез пожалела. Серьезно было только одно – боль, но теперь Клара уже знала: это скоро пройдет.
Лаури обеими руками обхватил ее за талию. Обхватил сзади, прижался лбом к спине; Клара чувствовала его за спиной и чуть повернулась, будто всем телом прислушивалась к его мыслям.
– Ну и стервец же ты, – сказала она. – Сам-то понимаешь, какой ты стервец?
Он сцепил пальцы у нее на талии. И лежал совсем тихо. Клара поглядела на свои босые ноги и моргнула, вспомнив, как все это вышло… На ноге между пальцами еще розовело пятнышко, размазанное пятнышко крови – все, что осталось после той пиявки.
– Я на тебе не женюсь, – сказал Лаури. – Ты и сама это знаешь.
– Да ладно.
– Я не думаю о тебе в этом смысле. И ты тоже обо мне так не думай.
– Да ладно.
– Я на десять, даже на одиннадцать лет старше тебя, моя хорошая…
Это прозвучало грустно. Его пальцы мяли ткань ее платья; но платье, верно, так и так пропало. Клара мельком оглядела себя от бедер до кончиков пальцев – сверху вниз, потом снова вверх. И чуть улыбнулась. Хорошо бы глубоко, с наслаждением вздохнуть, да только Лаури слишком крепко ее обнимает.
