Соскучилась я очень! Иногда знаешь, как бывало…
И, когда Луконин бережно обхватил ладонями маленькую, тонкую руку, он тихо спросил сестру:
— Химический завод этот в каком районе?
— Говорили, что под Дрезденом километров сорок. Сил хватит — продержится. Она, Вася, крепкая. Она очень упрямая. Она никогда не жаловалась, меня тянула. Бывало, сунет кусок… Эх, да что рассказывать!
— Под Дрезденом — это хорошо, — вздохнул Луконин и прижал ладонь Меньшой к своему лицу. — Там уже наши…
Меньшая осталась ночевать в доме Луконина. Несмотря на усталость он долго не мог уснуть, часто подходил к дверям в соседнюю комнату и прислушивался к тяжёлому, неровному дыханию сестры. Она спала, свернувшись клубочком, стараясь занимать как можно меньше места, одеяло натянула на голову и иногда садилась и пугливо бормотала что-то в полусне. Некоторые фразы Луконину удавалось понять, и тогда он морщился, как от боли, и к сердцу подкатывала тяжёлая, неукротимая злоба. Искурив четверть пачки табаку, он встал и пошёл по расположению. Стояла облачная, тёплая ночь, трудно было разглядеть часового в нескольких шагах, а не то что химический завод за много, много километров. Но когда Луконин вглядывался в темноту и думал о Гале, впервые за последние годы он отчётливо видел высокий берег и чувствовал на своих ладонях прохладную тяжесть тугих тёмных кос. Он думал ещё, что всё хорошее приходит неожиданно и просто. Вот так пришла Меньшая, так пришло спокойствие, так придёт счастье.
Он старался восстановить в памяти прошлое — тяжёлый, долгий путь от Волги до Судетских гор. Есть спасительное свойство человеческой души — память бережно сохраняет хорошее и гасит плохое. И теперь он видел лица товарищей, видел боевые рубежи, на которых довелось ему испытать высшее счастье солдата, — радость победы, видел избы, в которых чьи-то заботливые руки обстирывали его, совали на прощанье чёрные лепёшки, испечённые из последней муки. Он снова увидел сгорбленного, молчаливого крестьянина, того, который вызвался показать брод и пошёл впереди Луконина навстречу немецким пулям. Взвод вышел и смял немцев, крестьянин остался в болоте, и даже имени его не удалось узнать. А как сказала девушка в последней русской деревне? «Досвиданьичка, родные, ох, и ждать мы вас будем, приходите скорее!..» Это были последние слова на родном языке. Тогда они затерялись в памяти, а сейчас горячо обожгли сердце.
Бывают минуты, когда человек прислушается к своей душе к вдруг многое поймёт, станет взрослее, крепче. Четыре года — большой срок. На войне год считают за три; двенадцать лет — целая жизнь. В этот вечер Луконин впервые отчётливо понял, что из своей суровой, боевой жизни он выносит не только память горечи и страдания, но светлую, животворящую память сердца, бережно сохранившего каждый подвиг, каждое тёплое слово, каждое родное лицо. Оно закалилось в пламени войны, наше сердце, обрело великую силу правых и стойких, и теперь, когда счастье победы пришло, нет такой преграды, которая могла бы удержать человека перед его большой, заслуженной наградой.
Германия, июль.
