Только сил нет…
Шианка тихо рассмеялась, рывком села на топчане и притянула собеседника к себе, поцеловала в лоб:
— Силы вернуться. И ты стараться. Очень стараться.
— Да, Тихая Вода. Я очень стараться… — он мягко прижал её к себе и уткнулся носом в кудрявую макушку. — Тебя вправду назвали Слёзы? Или это имя, которое дали после того, как ты отказала вашему богу?
— После. Но навсегда, — ответила Нелани. — Навсегда Слёзы. Но теперь есть ты — значит, слёзы не будет.
Он вздохнул, собираясь с духом, и ответил:
— Я умираю, Нелани. Будет тихая вода. Через полгода или даже раньше.
— Зачем ты стать фимиамщик? — вздохнула собеседница. — Ты уметь любить, быть молод, хорош собой. Зачем фимиам?
— Я не фимиамщик, — упрямо в который уж раз сказал Сингур. — И не так уж молод. Да и не спрашивали меня, хочу я стать таким или нет.
— М-м-м… — тихо протянула шианка. От её вкрадчивого чувственного голоса у Сингура по коже побежали мурашки. — Так говорить все, кто стать рабом дурман. Но я видеть твой фимиам, он чёрный. Я не встречать такой прежде.
— Такой никто не встречал, — мужчина откинулся к стене. — Такой есть только в Миаджане. Я сам его добывал. Точнее, не я… его добывали женщины, мы, мужчины, уходили далеко вниз, а женщины ходили по тем коридорам, что ближе к поверхности. Этот фимиам — не пыльца. Что-то вроде плесени на стенах — след, оставленный подземными слизняками. Его соскребают с камня, потом сушат, отдают жрецам, и те делают чёрный фимиам.
— Миаджан — старый сказка, — удивлённо сказала шианка и устроилась рядом, скрестив длинные ноги. — Я смотреть представление на площадь.
— Если бы, — вздохнул Сингур. — Он есть. Там стоят заросшие мхом и лианами храмы, а вокруг тёмная вода…
— Рассказать про слизней? — Нелани встала с топчана и зажгла лампу. — Они большой?
— Разные, — Сингур прикрыл глаза. Свет всё ещё был ему неприятен. — С ладонь, есть и больше — с руку. Такой может упасть с потолка и облепить лицо.
— Сожрать? — содрогнулась женщина.
— Нет, он же слизень. Просто задушит, если не успеешь сорвать.
— А зачем собирать слизь? Ну, чёрный фимиам. Чтобы дурман?
Сингур открыл слезящиеся глаза — от света ламп каморка наполнилась яркими росчерками лучей.
— Нет. Дурман ничего не значит. Фимиам лечит, снимает боль, заживляет раны, лишает воли, притупляет чувства. Для этого его и собирают.
Нелани налила в глиняные кружки вина и теперь ломала в корзине сыр.
— Лечить? Тогда что же ты умирать, если фимиам лечить?
— Я. Не. Фимиамщик.
— Да-да, я видеть. На, — она протянула собеседнику кружку и кусок лепешки с куском сыра поверх. — Есть. Тебе нужен сила. После твой целебный фимиам.
Сингур сокрушенно покачал головой. Взял кружку и сделал несколько глотков. Вкуса не почувствовал.
— Всё не так, Нелани. Всё не так. Какое это вино?
— Красный виноградный. Сладкий.
— Не чувствую вкуса. Ни у вина, ни у еды, — мужчина отставил кружку.
— Это после твой припадок? Всегда так? — уточнила шианка.
— Нет. Впервые. Послушай. Я тоже тебе кое-что расскажу. Я не знаю, сколько лет прошло с тех пор. В Миаджане нет сухого сезона и сезона дождей, только дни. Одинаковые дни один за другим. Но я провел там не год и не два. Много. Может быть, десять или пятнадцать. Или двадцать. Точно не знаю. Там всё… по-другому. Нас с сестрой купил человек в одеянии цвета красной охры. Я никогда прежде не видел таких людей. У него не было ни бровей, ни ресниц и глаза как гвозди. Человек что-то сделал, и мы оказались в Миаджане. Рукой взмахнул, а мы уже стоим в тишине и сыром полумраке. Там нет звуков. Лишь ветер иногда. Ни птиц, ни зверей. Только болотные твари. Таких тварей не встретить больше нигде — лишь там. Я тогда этого не знал. Эша тоже. Нас разделили. Ее куда-то увели, а меня оставили одного. Потом пришёл человек в такой же одежде, что и наш хозяин. Похожий на него, но другой. Он приказал закрыть глаза и сделать глубокий вдох. Я подчинился. И потом помню всё смутно: куда-то несли, положили на живот, срезали с тела одежду. Мне было всё равно, почти как после этой твоей розы пустыни. Потом пришёл ещё один человек. Нет, не человек. Они — не люди.
— Что они сделать с тобой? — тихо спросила Нелани. Есть она не могла — отложила и сыр, и хлеб.
— Мне разрезали спину. Здесь, — он повернулся к ней полубоком, указывая на длинный уродливый шрам. — И запустили под кожу червя.
Шианка в ужасе отшатнулась:
— Зачем?
— Он прирастает к хребту и отдает телу свой яд. Человек становится почти неуязвим: сила, скорость, слух, тело не стареет…
Женщина подалась вперёд:
— А расплата?
— Яд убивает. Большинство рабов умерли сразу. Но те, кто выжил…
— Какой расплата? — жёстко повторила свой вопрос Нелани.
— Жизнь. Червь и его яд опасны. Если червь спит, тело получает немного яда. Но если просыпается, то начинает есть. Отсюда боль. Будит его ток крови. Чем он сильнее, тем быстрее пробуждение и тем острее голод. Надо, чтобы сердце не стучало чаще восьмидесяти ударов. Это очень сложно. Если хочешь сбежать или если испуган. Поэтому рабам дают нюхать чёрный фимиам — он одурманивает рассудок, сковывает чувства и не дает проснуться червю. Ты не пугаешься, не волнуешься, не торопишься. Червь почти всегда спит. Мы сбежали с луну назад, за это время я вдыхал фимиам дважды, оба раза — перед схваткой на кругу. Я старался не разгонять сердце, но оба раза не получилось. Вдыхать фимиам надо постоянно. Только он отупляет. Да и нет у меня столько. А чем дальше от Миаджана, тем сильнее хочется быть человеком. Но эта тварь под кожей просыпается… Она давно должна была меня убить.
Сингур смотрел в пустоту. Нелани подсела к нему близко-близко:
— Этот тварь можно достать?
— Нет, мы уже одно целое. Погибнет она — погибну я и наоборот. Рабов, которые пережили сращение, единицы. Нас берегли, даже заботились, — он горько усмехнулся. — Как могут заботиться существа, которые не понимают, что такое забота, о тех, кто превращен в тупую скотину.
Шианка запустила пальцы собеседнику в волосы, приласкала затылок и спросила:
— Зачем вас делать? Зачем Миаджан такие рабы? Чтобы доставать фимиам? И дурманить рабы? Какой-то глупость!
Собеседник ответил:
— Такие рабы нужны, чтобы спускаться в подземелья. Фимиам — лишь способ. Цель иная. Подземелья Миаджана живые. Там нет одинаковых путей, ни одной дорогой нельзя пройти дважды. Они постоянно меняются. Жрецы слышат жизнь, но
