смерть была частью солдатской жизни, но в мирное время смириться с ней было очень и очень сложно.
Кто и зачем убил простого советского солдата? Ладно бы покушались на какого-нибудь крупного руководителя, кто стоял у руля процесса. Но кому мог помешать парнишка из Саратовской губернии, крутивший баранку под началом Мигачева?
Тарабуркин успел сказать, что стрелял американец. Зачем гибель Тарабуркина американцам?..
А еще Волгин думал о Мигачеве.
Мигачев успел удивить его в тот вечер. Только огромное напряжение, которое испытывал Волгин во время разговора, не дало сосредоточиться ему на странностях поведения полковника.
А странностей между тем было предостаточно.
Странной была интонация, с которой Мигачев выпытывал подробности о Лене. Странным было то, что он как будто не удивился упоминанию о девушке. Не менее странным казалось, что вместо заслуженного нагоняя Волгин получил наказ молчать и нигде не упоминать о произошедшем.
Волгин был озадачен, да еще как.
Он достал из серванта початую бутылку водки и небогатую закуску: кусок хлеба, банку консервов, крошечный кусочек сыра. Обычно он не злоупотреблял алкоголем, но сейчас почувствовал, что «фронтовые сто грамм» ему точно не помешают.
Рюмки хранились в шкафчике на кухне. Набросив на плечи китель, Волгин вышел в коридор.
На кухне горел свет. Фрау, скрючившись, сидела за столом и грызла сухарь, пытаясь размочить его в остатках жидкого чая. На сухаре можно было разглядеть следы соскобленной плесени.
Услыхав шаги, она выпрямилась и приняла вид, полный достоинства. Сухарь она прикрыла ладонью.
Стараясь не глядеть на нее, Волгин распахнул створки шкафчика и принялся выбирать подходящую рюмку. За спиной раздался сухой стук, будто что-то упало со стола. В отражении створки Волгин увидел, как Фрау украдкой взглянула на квартиранта, а затем воровато подняла с пола крошечный предмет. Она отряхнула его и, убедившись, что постоялец не обернулся, вновь впилась в сухарь зубами.
Волгин был поражен. Подхватив первую попавшуюся стопку, он вернулся в комнату. Огонь в печи продолжал весело потрескивать.
Было в произошедшем что-то унизительное, постыдное. Эта немецкая тетка, которая ненавидела Волгина всей душой, не была ни сумасшедшей, ни побирушкой. Просто она была чертовски голодна.
Повинуясь внезапному порыву, он сгреб со стола все, что только было съестного, достал из недр серванта отложенную про запас банку тушенки и упаковку трофейных галет.
Капитан молча расставил продукты перед Фрау, которая сжалась, будто от удара, и удалился в комнату, плотно затворив за собой дверь.
Фрау уставилась на неожиданный подарок. Накануне вечером она зашла к соседу, которого всегда выручала в трудные минуты. Сейчас ей нечего было ему предложить. И продать было нечего. Мебель? Кому теперь нужна ее старая мебель с выцветшей обивкой, безжалостно напоминавшая об ушедшем времени, о былых радостях и печалях, а сейчас превратившаяся в рухлядь, как и вся ее жизнь, — разве что печку ею топить. Вещи? Они давно утратили товарный вид. Драгоценности, оставшиеся от матери, Фрау обменяла на еду на черном рынке; последнее отнял у нее малолетний грабитель, подкарауливший в руинах по пути домой.
Сосед, у которого она попросила в долг, развел руками. Денег нет, откуда? Еда? У него нет еды, все уходит на семью.
Сосед виновато вздохнул и захлопнул дверь, а Фрау вновь с отчаянной ясностью осознала, что осталась одна, совсем одна на всем белом свете. Унылый финал жизни, некогда полной надежд и планов.
Тогда она отыскала в дальнем ящике стола невесть откуда взявшийся там заплесневелый сухарь и очистила его от налета. Сухарь был горьковат на вкус и тверд как камень. Он даже не размокал в бесцветном чае. От него с трудом можно было отскрести подобие жидкой кашицы. Но наесться этой кашицей было невозможно.
Фрау испытывала резь в желудке, но не это мучило ее больше всего. Унижение и беспросветность – вот самое страшное, что только могло быть на белом свете, чего она боялась больше всего. Конечно, если не считать смерти близких.
Советский офицер, поселившийся в квартире Фрау без ее согласия и против ее воли, тоже был частью этого унижения.
И вот теперь этот человек, которого Фрау невзлюбила всей душой, принес ей еду. Чутье подсказывало пожилой женщине, что он выгреб из закромов все, что у него было.
Фрау судорожно вздохнула. Советский солдат, главный враг и обидчик, вдруг пожалел ее. От этой мысли сердце Фрау сжалось от боли, стыда и благодарности. Теплая волна прошла по телу, глаза вдруг наполнились влагой, и Фрау зарыдала так, словно долгожданный дождь обрушился на иссохшуюся землю. Фрау плакала, будто обиженный ребенок и как измученная, уставшая, но при этом очень счастливая женщина, которую кто-то понял и пожалел. Тот, от кого, казалось, никак нельзя было ждать понимания.
А Волгин тем временем подкладывал дрова в печку.
Он невольно вздрогнул, когда раздался тихий стук в дверь. Вздрогнул и насторожился. Фрау никогда не стучалась к нему. Она вообще не подходила к порогу комнаты с того момента, как сгребла в охапку свои вещи и фотографии, уступая часть своего мира непрошеному гостю.
Дверь тихонько подалась. Фрау заглянула внутрь. Глаза ее были красны, нос распух от слез.
– Я прошу прощения, – проговорила Фрау, сглатывая слезы. – Вы же кого-то ищете?
Волгин напрягся:
– Да.
Фрау кивнула и платком вытерла глаза.
– Люди говорят, что механик с Ремесленной улицы прятал кого-то. Его даже забрали за это в гестапо, но потом отпустили. У него никого не нашли. Но я слышала, что все-таки он прятал какого-то человека. Это был русский.
* * *
Едва рассвело, Волгин отправился на поиски Ремесленной улицы. Фрау объяснила, что она находится в дальней части города, одной из тех, что подверглись наибольшей бомбардировке.
– Вполне возможно, что вы уже никого не сможете там найти, – добавила Фрау. – Многие погибли, кто-то сбежал. Но попробуйте…
Имени человека, который прятал русского, Фрау не знала. Знала только, что он занимался ремонтом старых машин.
Расспросив с десяток встречных, Волгин вышел к покосившемуся двухэтажному дому с просевшей крышей, на нижнем этаже которого находился довольно просторный ангар. Вокруг высились огромные, похожие на скелеты доисторических животных, остовы разобранных машин, покрытые промасленной тканью двигатели, груды ржавого лома.
Волгин заглянул в подслеповатое мутное оконце, но внутри ангара царила темнота. И вокруг ни души.
Впрочем, капитан ошибался. Выцветшие глаза внимательно наблюдали за ним из-под старого автомобиля. Вернее, один глаз.
Волгин покрутился на месте. Автомастерская казалась необитаемой, и все-таки что-то подсказывало капитану, что он не один.
– Есть тут кто-нибудь? – окликнул он.
Пролетел легкий ветерок, раскачал голые ветки худенького деревца, одиноко
