class="p1">А что, если фасон разонравится? Или торчащих ниточек будет слишком много? Что, если ей заплатят, а это будет слишком много? Или слишком мало, и об этом сказать будет еще более неловко?
Отец учил ее выкройкам и шитью. Он обладал бесконечным терпением с иголкой в руках, но терял последние его крохи на поле битвы. Мать Леды смеялась и говорила, что ему стоит подумать о смене профессии. Маленькая Леда закусывала язык и старательно выводила узоры – фиолетовой нитью по черной ткани.
– Сделаешь петельку, и оп! Получится листочек.
У отца были ловкие пальцы и зоркий глаз. Кажется, только один. Он мог управляться сразу с двумя иголками – хотя в этом не было никакой необходимости, – когда хотел покрасоваться. Пальцы его были исколоты, но на губах всегда играла улыбка. Даже если ей совсем не было там места.
В руках Леды была всего одна игла, но казалось, она не может удержать и ее. Золотая нить все еще обжигала, но в основном не ее: вместо разноцветной побежалости на чешуе Буяна появился пепел. А Леда не могла его оттолкнуть, потому что у нее одной ничего не получится.
– Нет ничего зазорного в том, чтобы попросить о помощи, – говорил ей отец всякий раз, когда мама снова возвращалась на корабль ни с чем. Она фырчала, перекидывала сотни своих мелких косичек, в которых сияли звезды, на другое плечо и обещала, что в следующий раз ей повезет.
В следующий раз ей не везло. Не везло и потом. И тогда она вздыхала, оставляла Леду на попечение ближайших друзей и забирала отца с собой. Вместе у них все получалось. Почти всё, потому что у каждого на пути есть последнее приключение.
Леда шила – стежок за стежком, быстрей и быстрей, потому что думать было некогда: уродливые края Пореза жгли чешую. Леда шила собственной судьбой и шила частью ее, отданной другому, и это было… ни на что непохоже. Ничто не тянуло ни у сердца, ни у затылка. Не жгло темя. Не пронизывало раскаленной болью, которая обычно сопровождала мигрень.
Леда шила, Буян закрывал ее крыльями, и она больше не растворялась в тумане – но его чешуя бледнела, а пожар перепонок потухал.
Сделав последний стежок, Леда остановилась. Перевела дыхание. Осторожно взяла руки Буяна своими – почерневшая чешуя местами поломалась, но на этом всё. Она не стала дотрагиваться до нее – осторожно подула. Пепел обнажил… белые чешуйки. Совсем мягкие и маленькие.
И Леда рассмеялась. Рассмеялась, и обвила руки вокруг неровных чешуек, и уткнулась в мягкую шею, и глубоко вздохнула.
В толпе закричали.
Леда совсем забыла, что вокруг толпа. Весь город. И теперь, когда туман снова превратился в редкие дымчатые клочки по земле, людей было видно. Десятки человек, от мала до велика – и большинство смотрело на Буяна. В основном потому, что Буян был большим. А еще потому, что Буян был чудовищем.
Он открыл глаза и чуть отстранился от Леды, но одну руку оставил на ее плече.
– Добрый день, – произнес он на сумеречном так чисто, словно тренировался перед зеркалом, и махнул когтистой лапой и одним из крыльев, которые все еще держал над Ледой.
Несколько человек растерянно махнули в ответ.
Где-то в толпе снова закричали, и крик этот подхватили все вокруг. Леда подумала, что могли бы уже привыкнуть, Буян ведь никого не трогает… но крики не стихали, и вскоре они поняли их причину: из толпы вышла Агата. Именно она, потому что на лицо было семейное сходство с Дэси: такой же подбородок.
Где-то дальше наверняка объявился Аташи. И никому не известный Кракер.
От воды послышались совсем другие крики – туда, кажется, нырнула Тишь.
– Объяснить все это Когтям будет той еще задачкой.
– Надеюсь, не моей, – протянула Леда, а потом случайно задела взглядом свой расстегнутый мундир. – Потому что это всего лишь маскарадный костюм.
Леда оперлась спиной на чешую Буяна и посмотрела на свои усыпанные молниями руки.
Она не помнила, когда надевала перчатки в последний раз.
Глава последняя, в которой Леда спит
Пока Леда спала, в Инезаводь вернулся Расион Деж.
Он вернулся, когда туман рассеялся, а толпа дружинников обступила Тишь, в кольцах которой замер Раймон Дэси. Вернулся как раз вовремя, чтобы подхватить на руки Агату, закружить ее по площади и забормотать что-то совсем дурацкое о том, что он начистит морду Ваари. Агата в который раз объяснила ему, что ревность его необоснованна и что с Ваари было просто довольно приятно перемывать окружающим косточки. Деж не особо вслушивался в ее слова – его оглушал стук собственного сердца.
– Почему за твоей спиной Коготь Благого Корпуса? – протянула Агата растерянно, когда ее наконец поставили на землю.
– Потому что она недосчиталась форменного мундира, – с легким агорским акцентом отчеканила Коготь, походившая на выточенную из светлого дерева фигурку – такими прямыми были ее спина и линия короткой прически.
Пока Леда спала, Благой Коготь Шима раскрыла дело.
Пару месяцев назад она обнаружила под корнями Домдрева Цеховую мастерицу, на чьи руки нельзя было взглянуть без ужаса. В Цехе не отвечали на ее вопросы, начальство не особо поощряло визиты туда, но Шима заметила на одном из стульев знакомый бордовый мундир и спросила об этом у мастера Бражника (до чего же дурацкие они выбирали себе имена). Тот не нашелся с ответом. А когда Шима вернулась в очередной раз, чтобы поговорить с потерпевшей, та исчезла.
Если бы не всплывшие после письма, Шима так и осталась бы со стойким ощущением, что этот мундир она выкрала сама. Для чего-то очень важного – такого важного, что Шима не могла вспомнить, для чего именно. От Цеховых мастеров у нее всегда мурашки по коже бежали: в Корпусах ходили слухи о подпольных умельцах, резавших по живому. Шима никогда не видела протоколов подобных дел, но чувствовала, что и не должна была увидеть. Благой Корпус не был таким уж благим – особенно теперь, когда над ним нависала тень королевы.
Письмо Расиона Дежа о пропаже своей невесты и подозрениях в сторону ее отца попало к ней случайно – на Шиму частенько скидывали то, чем не хотели заниматься другие. Шима была единственной агоркой среди мундиров, оно и неудивительно.
Письмо Ледаритри Астарады, которую она искала с тех пор, как упустила ее в Цехе, нашло Шиму целенаправленно. Но не из-за имени Астарады, которую тогда она знала как Леду Шторм. А из-за имени Расиона Дежа, якобы признавшегося в убийстве.
Шима взяла отпуск и отправилась в Двужилье, разминувшись с Дежем всего на пару дней. Она догнала конвой у подножия одной из Лап. Разговоры их были долгими и обстоятельными.
Пока Леда спала, Старатель Джарх во всем признался. Он рассказал о Порезе и мечтах о будущем, поведал о Тиле, который их подслушал, и о механизме, который был почти что чудом.
Бабушка Лиса сделала для него последний расклад – и в раскладе этом были одни Ткачи. Долгая-долгая дорога со всеми ступенями жизни.
Пока Леда спала, Тильванус Шторм собрал вокруг себя всех тех, кто хотел слушать: своих братьев и сестер, друзей из школы и учителей, просто прохожих и тех, кто косился на громаду чудовища, – и научил их парочке слов на хьясу.
Пока Леда спала, Вихо Ваари держал ее на руках. Когда Леда проснулась, Буян спал рядом, раскинув кольца по всей комнате и уложив голову с побледневшими гребнями на скрещенные руки.
Эпилог
В городке на берегу моря, изъеденного штормами и кораблями Ткачей, все так же серо.
Знак при въезде в город изображает сирену – теперь, когда одна из них висит на недостроенном мосту и хлопает крыльями, следит за стайками радужных скатов и иногда сидит на берегу, узнать ее гораздо проще. Сирена тоже похожа на статую, когда, замерев на скалах, смотрит в море, – только у ее
