улыбаюсь я. — Бешеный газ.
— А ты все хочешь сорвать стоп-кран…
— Просто чуть-чуть притормозить. Я же тормоз.
— Ты моя тормозулечка! — шепчет мне на ухо Медведь.
Я смеюсь. И от его смешного слова, и от щекотки. Он целует мою шею, жарко дышит, и мне вдруг становится нечем дышать.
Родители куда-то исчезают. Мы остаемся вдвоем. Михей опускает меня на траву и оказывается сверху.
— Мы же не будем здесь…
— Будем.
— Ты серьезно?
— С такими вещами не шутят, — рычит он.
И зубами задирает мою футболку. Целует живот. Грудь. Пробирается под лифчик…
— Ой! — резко дергаюсь я.
— Что?
— Меня кто-то укусил. За попу.
— Что?! Твою попу могу кусать только я!
Я вскакиваю. Вижу, что по моим голым ногам стройными шеренгами шагают муравьи.
— Ты посадил меня попой в муравейник!
— Котенок, прости!
Он стряхивает с меня муравьев. Я пищу и прыгаю на месте.
— Они у меня в трусах!
Михей забрасывает меня к себе на плечо, задирает юбку, стягивает трусы, и шлепает меня по голой попе.
— Что ты делаешь?
— Сгоняю муравьев.
— Пошли отсюда! Они тут везде!
— Пошли.
И мы идем. То есть Михей идет. А я вишу на его плече, сверкая голой задницей.
— Прикрой меня!
Он накрывает мою оголенную часть ладонью. У него, конечно, огромная лапа, но…
— Платьем!
Михей останавливается у опушки леса. Опускает меня на траву. Я отбираю у него свои трусики и надеваю.
Мы стоим, смотрим друг на друга. Михей притягивает меня к себе, обнимает, гладит по всяким местам.
— Как там моя попка?
— Прекрасно.
— Хочу ее поцеловать.
— Не здесь же!
— Дома твои родители.
— Да…
Мы стоим. Молчим. Я уткнулась в его грудь и дышу его запахом. Здесь он особенно уместен — лесной, хвойный и немого цитрусовый.
Я ни о чем не думаю. Мне просто очень-очень хорошо…
— Юль, я люблю тебя, — шепчет Михей. — Давно это понял.
— Давно… Миш, мы знакомы полтора месяца.
— Время — штука условная. Иногда за день происходит больше, чем за всю жизнь.
— Да… Знаешь, я… Наверное, я влюбилась сразу, как только в первый раз тебя увидела. Тогда, у Варлама. Ты тыл такой… невероятный. Большой, брутальный, красивый Медведь. Лапы сильные. А губы нежные. Я это чувствовала.
— Я таю от твоих слов, — шепчет он. — Превращаюсь в лужицу ванильного сиропа.
— Правда, потом я тебя люто возненавидела., - добавляю я.
— А сейчас? — спрашивает он.
И я чувствую, что он затаил дыхание.
— Сейчас… я каждую секунду думаю о тебе. Когда ты рядом, у меня жар и лихорадка. А когда тебя нет — внутри озноб и пустота. Как думаешь, что это? Похоже на какую-то болезнь…
— Это ты от меня подхватила. Очень заразная болезнь. Любовь называется.
— Ну вот. Так я и думала…
— Что ты думала?
— Я люблю тебя!
— А я тебя… Очень-очень сильно люблю.
Он прижимает меня к березе. Моя юбка снова оказывается задранной. Попу царапает жесткая древесная кора.
Но я не жалуюсь. Я расстегиваю джинсы Медведя…
73
Медведь
Меня заводит ее запах, ее поплывший взгляд, ее упавшие на лицо волосы и — ее дыхание. Быстрые вдохи через приоткрытые губы. Прерывистые выдохи, в которых я уже слышу сладострастные стоны. Но вместо стона вдруг раздается:
— Кажется, мы собирались не делать этого…
— Да ладно! — отзываюсь я. — Не может такого быть.
Я держу ее за бедра, прислонив к березе, она обвивает своими длинными ногами мою талию. Я кусаю ее плечи и шею. Нежно… Сдерживая дикое животное желание сожрать ее всю.
Ее пальцы в моих волосах. Ногти впиваются в голову — потому что я только что добрался до сладких бутончиков…
— А ты не помнишь, зачем мы собирались так себя мучить? — спрашиваю я между щекочущими поцелуями.
— Вообще без понятия, — стонет она.
— Как нам вообще такое в голову пришло?
— Не знаю… Я не могу без этого! — выдыхает Юлька.
Прижимаясь ко мне всем телом.
— А я как не могу! Вообще!
Забыл все слова, мычу, как неандерталец.
— Как? — дразнит меня Юлька.
— Сейчас покажу.
И я с разбегу врываюсь… Нет. Еще не врываюсь.
— Подожди! — пищит Юлька.
— Что?
— Мои трусики… Ты забыл их снять…
— Когда ты успела их надеть?
Я дергаю кусок ткани, мешающий нашему страстному соединению, раздается хруст, я отбрасываю то, что осталось от преграды, и — слышу шепот Кошки:
— Я так соскучилась. Так хочу тебя…
— Я сам чуть не сдох от тоски! Два дня не был в тебе.
— Оу! — вскрикивает Юлька, когда я заполняю ее до упора.
— Что? Больно?
— Да… Нет… Быстрее!
Меня уговаривать не надо. Я вдалбливаюсь в нее со скоростью отбойного молотка, береза скрипит и качается, сверху сыпятся едва начавшие желтеть листья.
— Да… — хрипит Кошка, царапая мою спину. — Да!
Да… Мы устроим в этом лесу самый горячий листопад…
* * *
— Моя сладкая попочка!
Я целую ссадины на нежной коже и ругаю себя последними словами.
— Аккуратнее!
— Что же ты молчала?
— Я не молчала. Я говорила: “быстрее”, - смеется Юлька. — Я не чувствовала боли. Совсем. Мне было так приятно…
— Надо зеленкой намазать, — говорю я. — Или я просто буду весь вечер зализывать эти ранки…
— На глазах у родителей?
— Точно…
Юлька поправляет платье. Смотрит на то, что осталось от ее трусиков. Оглядывается по сторонам.
— Мы распугали всех ежей и зайцев, — замечаю я.
— А волки тут есть?
— Не встречал.
— А медведи?
— Тебе меня мало?
— Ну не знаю…
В ее глазах мелькает что-то такое, от чего у меня снова вылетают пробки. Мы же только что… Но я хочу еще. Я два дня терпел!
Снова набрасываюсь на нее, как безумный. Но не забывая, что с попочкой надо быть аккуратнее.
— Мы же не будем… опять? — шепчет Юлька.
— Сама напросилась.
— Как я напросилась?
— Ты стояла у дерева… И смотрела на меня.
— Ах, вон оно что! — хихикает Юлька.
— Надо в другой позе. Ты сверху.
Я падаю в траву. Роняю Юльку на себя. Она хохочет.
— Я больше не могу! Правда. Пойдем домой.
— Ладно. Я просто тебя поцелую.
И мы просто целуемся. Долго. Медленно. Нежно. До головокружения, слабости в коленях и дрожи во всех конечностях.
* * *
Возвращаемся домой, пьяные от счастья. Даже не сомневаюсь, что по нашим лицам и по потрепанному виду понятно, чем мы в лесу занимались.
Юлька смущенно краснеет и бежит в спальню надевать белье.
Ее родители, тоже какие-то смущенные, кормят нас свежеприготовленным борщом. А потом Юлькина мама говорит:
— Мы, пожалуй, сегодня уедем. Михаил, вы нам организуете машину?
— Конечно. А,
