меня-то нет!
Паники в рядах руководства вроде бы не наблюдалось, но кто его знает.
В ряду нашего отделения я отыскала Марусю с крайне сосредоточенным, напряжённым лицом. А рядом стояла я! И даже немножко рот открывала.
Эк, Маруся молодец, а я её недооценивала, гляди ты! Сама сформировала иллюзию, сама держит. Причём, держит крепко, да и в обморок хлопаться не собирается. Вот что значит, инквизиторам стрессы полезны.
Зато допущенная во двор толпа уже волновалась. Вроде, всё как обычно, а самого главного не происходит — исцеления (и даже намёков на него).
Я опустилась у задних рядов болящих и пошла, раскладывая в раскрытые горсточки заряженные браслетики, иногда останавливаясь подольше, чтобы оказать кому-то непосредственную помощь. Люди обрадовались, зашевелились, запели громче, перекрывая даже наш гимназический хор. Никто не спешил расходиться, и даже когда отведённое время закончилось и директриса дала отмашку воспитанницам идти на поздний воскресный завтрак, люди продолжали стоять и петь, ожидая, пока браслетики получат все — за эти месяцы сложилось такое поверье, что иначе они не заработают. Последние ожидающие, стоявшие в первых, ближних к крыльцу рядах (прямо как в той книге про Бога*), протягивали руки и шарили глазами по пространству, надеясь разглядеть невидимое. Я устало раскладывала им верёвочки, желая только одного — дойти уже до кровати.
*Фраза про первых, ставших последними
встречается в книгах Нового Завета
несколько раз.
И тут я почувствовала странное присутствие. Но не враждебное, а… Это было очень похоже на ощущения, когда приближаешься к намоленному месту. Концентрат энергий. Вот, как в старый большой храм входишь. Только в этот раз храм сам шёл в мою сторону.
Я обернулась. За спинами толпы, приближаясь всё ближе, сияло, словно солнце сквозь редкие облака. Сияние двигалось ко мне, и перед ним расступались люди. Вот сейчас…
Парень был странный. Невысокий, худой, взъерошенный, с неестественно яркими белками глаз на лице таком сером, словно он спит на угольной куче. Не исключено, что так оно и было, вон разводы и вовсе чёрные. Одет ветхо. Через плечо лямка перекинута — а сумка-то на мешок похожа, чисто рогожка. И ноги босые! Такие же угольные, потому сразу в глаза и не кидается.
— Матушка! Вот и нашёл я тебя! — закричал он, увидев меня, и побежал навстречу, оставляя на тоненьком покрывающем асфальт снежке совершенно сюрреалистичные босые отпечатки — и спокойно вошёл под мой многажды защищённый купол!
Хотелось отчего-то смеяться и плакать.
— А ты разве ж меня видишь?
— Конечно, вижу, родная! Конечно, вижу! Хоть свет под спудом прячешь — всё равно мне-то видать! — он хитро засмеялся и бросился ко мне обниматься. Это было так по-детски и непосредственно, что я тоже засмеялась и обняла его костлявую фигурку.
— Ты кто такой есть?
— Андрюша я.
И тут я поняла, что народ вокруг прекрасно видит его — не видя меня. И, скорее всего, слышит?
— А я Маша.
— Мария, значит. Ах, спасибо, сподобил Господь повстречаться! А я ведь, знаешь, и не надеялся. В Москве был, у Василия*, так боялся не успеть. Долго идти, пешком-то…
*Имеется в виду —
у Василия Блаженного.
Очень странное у меня ощущение было от этого разговора, будто и понимаю я слова — и не понимаю…
— А куда не успеть-то, Андрюша?
— Так к тебе. До южного моря мне никак не дойти, ты уж, матушка, прости. Да и здесь моё место.
Я вглядывалась в его голубые лучащиеся глаза. Что же он видит там, за изнанкой бытия? И вдруг что толкнуло меня:
— Андрюшенька, ты возьми, родной, у меня браслетики. Как не будет меня, увидишь, кому нужнее — тому и повяжешь.
Он, словно ждал предложения, с готовностью распахнул свою неказистую сумку, в которую я сгрузила всё, невостребованное сегодня.
— Знаешь ли, приходи в следующее воскресенье сюда, я тебе ещё приготовлю.
Он сложил брови домиком:
— Забудешь ведь, матушка. Не до того тебе будет.
Я хотела сказать, мол — не забуду, да подумала, что слишком это самонадеянно прозвучит.
— Спросишь Марусю Рокотову. Ей оставлю.
Андрюша отступил на шаг и неожиданно низко поклонился:
— Спасибо, матушка. Приду.
УЖАС, КАК Я УСТАЛА
В отделение я приволоклась из последних сил. Маруся хмуро сидела в нашем двойном задёрнутом закутке. Увидела меня — обрадовалась! Я обняла её:
— Клятвенно обещаю тебе рассказать всё в подробностях, но только когда высплюсь. Не могу, веришь?
— Верю. Пошли в санчасть?
— Пошли. Иллюзия у тебя шикарная получилась, кстати. Даже пела!
— Ты заметила⁈
— А ка-а-ак же! Самое главное, вот этот если явится, — я на скорую руку вылепила памятную сферу с отцом Сергием, — не пытайся с ним сражаться, — звучало по-дурацки пафосно, но я не могла сейчас даже слова подбирать. — Вообще, даже виду не подавай, что ты магичка. Глядишь, пронесёт.
— Это вообще кто? — настороженно уточнила Маруся.
— Местный антимаг. Помнишь, ты с тем инквизиторским проклятием порвалась? — мы кривовато кивнули друг другу. — Он такое с магом делает по щелчку. Раз — и ты как тряпка, никаких сил.
— Ну-ка, ещё раз его покажи.
— Да я тебе вообще сферу отдам, я его и так запомнила, не вытравишь…
Проснувшись, я почувствовала, что в сумерках палаты есть ещё кто-то кроме меня.
— Это я, — сказал Марусин голос.
— Я что-то аж испугалась.
— Да я поняла.
— А чего в темноте сидишь?
— Чтоб тебя не будить.
Маруся зашуршала платьем, выглянула в окно и только после этого щёлкнула выключателем.
— Есть хочешь?
— Ужас как.
— Я тебе обед принесла. Разогрей только.
Я кинула в тарелку термо-формулу и взялась за ложку.
— А ты почему здесь? В театр не поехала?
— Опасалась явления кого-нибудь… вроде того антимага.
Караулила, значит.
— Ой, не говори! Напугал он меня просто до икоты.
Пока я рассказала обо всех моих приключениях, вызвавших у Маруси новую порцию поражённых возгласов, настало время ужина. Сразу после обеда было тяжеловато, и я напомнила себе медведя на пирушке. Сейчас — никаких танцев, разве что петь. Петь низким, сытым голосом, мда.
— А ты видела, что фургон убрали? — спросила Маруся.
— Может, перепрятали получше?
— Сомневаюсь. Чувство вот это тягостное пропало.
— Слежки?
— Да. Что-то, вроде, есть, но мелкое такое, как комариный писк.
— Неужели они от нас отстали?
— Или испугались.
