Солне торчащих, проскользнёт — но не было ничего.
— Да, жаль, — с вызовом Вран говорит. — Жаль, что только по одному вы к ним выходите, жаль, что и не понимают они, как тесно сказания их о лютах с правдой переплетаются, как близко вы к ним живёте — жаль, что не десять, двадцать, тридцать волков к ним являются. Жаль, что вы под их правила подстраиваетесь, а не они под ваши. Есть сила у вас огромная, есть возможности у вас необъятные, но теряете вы эту силу вместе с возможностями раз за разом, с волками вашими и теряете. Куда вы бежите? Зачем вы бежите? Соберите весь род ваш, всё племя ваше — никаких стрел у них на вас не хватит, за всю жизнь они столько не наделают. К краю леса подойдите, поле это проклятое пересеките — и…
— Не ищет никто волков на болотах, Вран из Сухолесья, — прерывает его Лесьяра. — Не пойдёт никто дуростями своими в место такое опасное заниматься. За стариков я отвечаю, за детей, за молодых, за то я отвечаю, чтобы не дома они зверями загнанными сидели, а спокойно за пределы его выходили. Не увидят люди наш дом, где бы он ни находился, но до этих окрестностей вполне добраться смогут — а на болота несколько человек за год заходит, поэтому туда мы и направляемся. Ответила я на твой вопрос?
Как и не слышала она его. Ответила, да на то, на что захотела ответить — а то, что не понравилось ей, преспокойно мимо ушей пропустила.
— Дурости, — сквозь зубы Вран повторяет. — Дуростями вы, если не ошибаюсь я, убийство дяди детей ваших назвали? Таких дуростей вы не хотите? А, может, сделать стоит что-то с теми, кто дурости подобные совершает? Может, показать им стоит, что за каждую дурость расплата может последовать, что головой думать нужно, а не в мире своём безнаказанном жить?
— Не мне решать, кому и о чём думать, — холодно Лесьяра говорит. — За свои жизни я в ответе, а не за чужие. Отнимаешь ты время у нас, Вран из Сухолесья — нет у нас его сейчас на беседы долгие с тобой. Если сказала я, что в безопасности моё племя на Белых болотах будет — значит, так тому и быть. Наверное, не станешь спорить ты, что получше тебя я знаю, как с людьми себя вести.
— Много вы чего говорите, хозяйка, — сужает глаза Вран. — Много я слов от вас слышал, много обещаний — обещаете вы сейчас безопасность семье своей волчьей, да только обещали вы и меня волком сделать. Я вам напомню: как только, сказали, русалке запутавшейся я помогу, как только душу её растревоженную успокою, сразу, как там было, ровней вам стану? Вход мне к вам будет открыт? Только не уточнили вы, забыли вы как-то, что к равенству и к входу этому дополнительные испытания прилагаются, и смотреть мне на этот вход, пока не сгниёт дерево его и земля холмяная не засыплет. Может, и здесь вы что-то не договариваете? Старики с детьми-то далеко от дома не уйдут, а вот молодёжь ваша вместе со старшими на охоту ходит. Много ли дичи можно на болоте поймать, или всё-таки в лес им придётся углубиться, где «дурость» в самом расцвете будет?
— Вран, — ещё раз Бая говорит, предупреждающе плечо его стискивая.
— Зима, Самбор. — Вран вскидывает голову, глядя на вершину холма. — Будете ли вы себя в безопасности чувствовать с такой хранительницей жизней ваших? Сможете ли вы на добыче пищи для племени сосредоточиться, сможете ли вы по лесу хозяевами ходить, или всё же нет-нет, да оглядываться будете: не испугается ли вас бестолочь деревенская очередная, не захочет ли она свою жизнь на всякий случай обезопасить? Хотите вы на Болота эти белые отправляться, верите ли вы, что сами люди из леса после отсиживания вашего испарятся, или намекнуть им стоит, что вам жизни ваши принадлежат, а не страху их? Намекнуть — а лучше прямо сказать, чтобы поняли они навсегда?
Молча его Зима с Самбором слушают. Слушают — да на Лесьяру поглядывают, и с каждым новым словом врановым всё отчётливее кое-что на лицах их проступает.
Сомнение.
Проявляется наконец и нечто на лице Лесьяры. Всячески скрываемое, разумеется. Тщательно не выдаваемое.
Но — проступает. Напрягается Лесьяра, явно не по душе ей приходится, какое влияние речь Врана на «молодёжь» её оказывает.
— Возможно, ошибалась я, — вдруг говорит она.
И мигом у Врана всё продолжение складное из головы вылетает.
— Говорил мне Солн, что вполне неплохо ты подготовлен, — добавляет Лесьяра, спокойно Врану в глаза смотря. — Говорил мне, что слишком сурова я была в оценке своей — возможно, и так. Вижу я, что задело душу твою единственную испытание это — вижу я, что злость оно в тебе поселило, в которой разобраться ты не можешь, на другие вещи, недоступные тебе ещё, её направляешь. Два дела я могу для Солна сделать: тело его забрать да волю его последнюю исполнить, мне озвученную. Переживаешь ты за племя наше искренне, неподдельно — и я тебе искренне говорю: станешь ты нам равным на Белых болотах, в течение месяца этого станешь и никакие испытания тебя сковывать тебя не будут. Таково желание Солна было — таково обещание моё новое и нерушимое.
Вран теряется. Косится на Баю — и с тем же замешательством она на него смотрит.
А потом Вран догадывается.
— Подкупить меня пытаетесь, хозяйка? — негромко он спрашивает. — Мысли мои другим хотите занять, речи мои в радостное русло повернуть? Хороший ход, да только не могу я радоваться, когда…
Подходит к нему резко Лесьяра — и так же резко в скулы его пальцами впивается, насильно голову его от Баи отворачивая.
— Говори, да не заговаривайся, Вран из Сухолесья, — говорит она, и льдом сухим каждое слово её слух вранов царапает, и такими же осколками льда острого глаза её насквозь Врана прошивают. — Оказываю я тебе услугу великую, дань уважения брату мужа моего отдаю — а ты продолжаешь против ветра плевать. Если услышу я от тебя ещё хоть одно слово перечащее, если хоть миг лишний ты у меня ещё отнимешь, тут же я решение своё изменю. Может, именно этого ты добиваешься? Может, не нужно тебе всё то, о чём ты мечтал с рождения самого?
Сводит у Врана челюсть от хватки её крепкой. Кажется, ещё немного, и сплющится кость, и проломит Лесьяра попросту лицо его. Никогда Вран Лесьяру такой не видел.
И побыстрее бы
