как он снимает кроссовки и стягивает джинсы. У меня была всего лишь секунда, чтобы мельком разглядеть его, и в эту секунду я почувствовала легкий намек на панику из-за его размеров. Затем Эдди потянулся вперед и сорвал с меня трусики, отбросив их в сторону.
Я была так ошеломлена и возбуждена, что все мысли о его размерах вылетели у меня из головы.
Он опустился коленом на кровать, раздвинул мои ноги и придвинулся ко мне, его теплое тело устроилось на мне, прижимаясь везде.
— Пожалуйста, скажи, что ты принимаешь таблетки, — пробормотал он мне на ухо.
Я страдала от ужасных спазмов и обильного кровотечения во время месячных, поэтому с семнадцати лет принимала таблетки, чтобы контролировать это.
Конечно, этого я ему не сказала.
— Я принимаю таблетки.
Он тут же скользнул в меня.
Его губы оказались напротив моих, и в тот миг, когда он вошел в меня, мои открылись в беззвучном стоне. Он был большим и заполнил меня глубоко, и это было прекрасно.
Эдди задвигался, не медленно, не нежно, без всякого контроля и заигрывания.
Это было быстро, жестко и почти грубо.
Я обхватила ногами его бедра, просунула руки ему под мышки, держась за его плечи. Только я успела прошептать ему на ухо «сильнее», как меня захлестнуло неописуемое удовольствие, и я кончила.
Не тихим, не нежным, а всепоглощающим, с выгнутой шеей, напряженными конечностями, «о-боже-о-боже», стонущим оргазмом.
* * * * *
— Теперь говори, что хотела сказать.
Прошло много времени, сердцебиение и дыхание замедлились, и мы лежали друг напротив друга. Эдди закинул мою ногу себе на бедро и прижал мое лицо к своему горлу.
Обычно я испытала бы шок от того, что лежала голой рядом с голым Эдди после того, как занялась с ним сексом, и от того, что он напомнил мне о моей недавней лжи. Но я кончила слишком сильно, его твердое тело было слишком приятным, от него великолепно пахло, и я просто слишком устала беспокоиться обо всем этом.
— Я забыла, — солгала я.
Он гладил меня по спине, остановился, поднял голову и прошептал мне на ухо:
— Mi pequeña mentirosa (с исп. — моя маленькая лгунишка).
Я вскинула голову, чуть не врезавшись в его подбородок. Вернула Взгляд, который в тот день был очень полезен, и рявкнула:
— Я не лгунья.
Он ухмыльнулся, в его глазах плескалось тепло и удовлетворение, и, глядя в них, я почувствовала себя еще более смешной, чем обычно, но в хорошем смысле.
— Лгунья, — сказал он, обхватив мой затылок и снова прижимая лицо к своему горлу. — Ты понятия не имеешь, что хочешь сказать.
— Имею, — проворчала я ему в горло.
— Тогда скажи.
Проклятье.
Проклятье, проклятье, проклятье.
— Ну-у-у… — протянула я долго, пока не почувствовала, как его тело затряслось, и у меня возникло ощущение, что он смеется.
Я снова подняла голову.
— Ты что, смеешься?
Он не только смеялся, но и улыбался: белые зубы на смуглой коже, ямочки и все такое.
— Chiquita, ты восхитительна.
— Я не восхитительна, — огрызнулась я.
Он покачал головой и перевернулся, увлекая меня за собой, так что я оказалась сверху. Я нависла над ним, уперевшись руками по обе стороны от него.
— Восхитительна, — возразил Эдди, когда я посмотрела на него сверху вниз. — Ты единственная известная мне женщина, которая может так сильно кончить и через пять минут начать спорить.
— Я не кончила «так сильно», — солгала я.
Выражение его лицо изменилось, удовлетворение усилилось, и я затаила дыхание.
— Кончила. Я наблюдал.
Фантастика.
— Ладно. Желаешь знать, что я хотела сказать? — спросила я, решив, что мне гораздо интереснее говорить на эту тему, чем о том, как сильно я кончила.
Его брови поползли вверх.
— Ты вспомнила?
Мои глаза сузились.
— Не будь засранцем.
Он снова перекатился, на этот раз укладывая меня на спину, сам опираясь на предплечье, наполовину навалившись на меня.
— Ладно, Chiquita, я слушаю.
И он готов был слушать.
Дерьмо и проклятье.
Я посмотрела на потолок.
— Тогда ладно. Ты и я. У нас ничего не получится.
Эдди молчал, и я перевела взгляд на него.
Он наблюдал за мной, по его глазам трудно было что-то прочесть. Я просто уставилась на него.
Затем он заговорил.
— И это все?
Я кивнула.
— И это все.
— Позволь я проясню. — Он не двигался, просто смотрел на меня. — Ты лежишь голая в моей постели и бросаешь меня?
Я не знала, что в данной ситуации можно использовать слово «бросить», но все равно кивнула.
— Почему?
Я боялась, что он спросит об этом. Главным образом потому, что у меня не было ответа, по крайней мере, такого, которым я бы поделилась с ним, или даже такого, который я полностью понимала сама.
В конце концов, я сделала единственное, что могла придумать, — ухватилась за соломинку.
— Я знаю, что ты неравнодушен к Инди.
Хм….
Ой-ой.
Я не должна была затрагивать эту тему.
Выражение его лица уже совсем не трудно читалось. Глаза сверкали, а челюсти были сжаты. Он сказал что-то по-испански, а затем перешел на английский.
— Ты та еще штучка. Скажешь что угодно, чтобы защититься, даже если не знаешь, от чего защищаешься.
— Так ты хочешь сказать, что у тебя нет чувств к Инди?
Он снова стиснул челюсти, но сквозь зубы произнес:
— Нет, я этого не говорю. Я хочу сказать, что те чувства к Инди исчезли в ту минуту, как ты уронила гребаные стаканчики.
У меня отвисла челюсть, и я уставилась на него.
— Это было очевидно для всех, кто наблюдал за нашим идиотским танцем. Единственным, для кого это не было очевидно, была ты.
Что я могла ответить на такое, потому что Эдди был прав, для меня это было неочевидно. На самом деле, это оказалось для меня новостью, с которой я не знала, как справиться.
— Господи! — Он провел рукой по волосам, а затем упал на спину. — Хотя я знаю, что ты стоишь всего этого, иногда я задаюсь вопросом: так ли это, — пробормотал он, настала его очередь обратиться к потолку.
Я полежала мгновение, а затем на автомате встала и подняла футболку, в которой спала. Я не знала, что мне теперь делать. Поэтому стала натягивать футболку через голову и успела только просунуть руки, как меня обхватили за талию и затащили обратно на кровать.
— Что ты делаешь? — спросил он, снова нависая надо мной, когда я лежала на спине.
— Встаю.
— Зачем?
Я моргнула.
— Ты злишься на меня. Я подумала, что мне лучше уйти.
Его глаза сузились.
— Это
