из-за стола, открыла сундук, вынула сверток и, развязав его, положила на стол.
— Вот они, соколики мои, — протянула она Григорию Якимовичу фотокарточку. — Сын — самый старший. А другие — две дочки, родились подряд, одна за другой.
Григорий Якимович взял фотокарточку и стал внимательно разглядывать ее. Сидят две стройные девушки и взрослый парень. Позади них стоит Лизавета Сидоровна, а рядом с ней никого нет. «Я бы мог быть тут», — горько подумал Григорий Якимович.
— Все выросли, повыходили замуж, сын женился, — сказала Лизавета Сидоровна, не догадываясь о мыслях гостя. — Частенько наведываются, не забывают старуху-мать.
— А старший-то не мой? — взглянув на Лизавету Сидоровну, спросил Григорий Якимович.
— Нет, Гришенька, нет. Если бы твой был, сказала бы. Теперь мы старики, стесняться нечего. Это раньше, случись такое, со стыда бы умерла… А сейчас горюю, что нет ребеночка от тебя. Как ушел ты на войну — вырвал мое сердце, унес с собой. Не знала, куда и девать себя, что сделать, как жить…
Вот так долго сидели они и вели неторопливый разговор, вспоминая прошлое. Утренняя заря позолотила окна, высветила избу, а разговор все не кончается, течет, как вода из чистого родника.
А потом, когда Лизавета занялась уборкой во дворе, Григорий Якимович, чтобы не мешать ей, накинул пиджак на плечи и вышел в огород через заднюю калитку. Пошел поздороваться с любимыми деревьями. Он нежно погладил их стволы, прижался щекой. Постояв так, пошел дальше и вдруг очутился посреди широкого просторного поля.
Всходило солнце. Оно оторвалось от края земли, поднялось повыше и вот уже висит, огромное, круглое, горя красным мигающим светом. Григорий Якимович чувствует, как тихо просыпается земля, как начинает дышать она теплым паром. Чувствует, как просыпается трава, как с юга повеял теплый ветерок. И вот высоко в поднебесье Григорий Якимович услышал звук тронутых легонько струн гуслей и нежный приятный голос волынки. Только жаворонок умеет так петь, издавать такие звуки, только он, певец весенних полей, умеет так щелкать и разливаться. В песне у него всегда есть начало и конец. Он начинает петь вдруг, как бы ни с того ни с сего, и так же вдруг умолкает. Лоп-лоп-лоп! Размахивает крыльями, потом на мгновение замирает и снова бьет воздух крыльями, поднимается еще выше, его совсем не видно, и только песня его несется к земле, будто это льется с неба теплый благодатный дождь.
— Жаворонок, тур-тур-т-р, не сможешь долететь до дочери бога, не видать тебе ее, — вспомнив детские годы, кричит Григорий Якимович и смеется.
И правда — не долететь: жаворонок камнем упал вниз, спрятался в траве.
Послушал Григорий Якимович песню жаворонка, и вспомнилось ему и забытое давно, ранее еще не вспоминавшееся. Все признал он: и родную землю, и каждый куст, и каждый дом в деревне, и всех ее людей…
— Куда ты запропал? Я уж подумала, не ушел ли ты совсем! — обиженно сказала Лизавета Сидоровна, когда он вернулся к ней в дом уже перед самым обедом.
— С родимым гнездом прощался.
— С родным гнездом никогда не распрощаешься. Хоть и будешь далеко, оно всегда рядом.
— Да, это так, — согласился Григорий Якимович.
— Провожу тебя, как тогда. Ты уж больше не теряйся.
— Не потеряюсь, Лиза.
И вот настал день отъезда. Два старых человека вышли на улицу. У развилки остановились, посмотрели в глаза друг другу и взялись за руки.
— А я все ждала тебя, ждала. Хотя и пришла бумага, почему-то не верилось никак. Сердце не обмануло меня…
Григорий Якимович подумал, что до конца жизни останется она для него Лизой, всегда она для него будет молодой и красивой.
— Лиза, наверное, больше не придется нам встретиться, — сказал задумчиво Григорий Якимович. — Не серчай на меня.
— Нет, Гришенька, не буду. Если есть жизнь на том свете, там и встретимся, молодыми. А теперь шагай и не оглядывайся, прошу тебя.
Лиза наклонила его голову, высохшими губами поцеловала в лоб. Григорий Якимович тоже поцеловал ее, сжал крепче свою палку, круто повернулся и зашагал по дороге, тяжело и грузно.
Пройдя немного, он не вытерпел и оглянулся. Лиза стояла на том же месте. Ветер шевелил складки ее темного платья, жидкие седые волосы. «Прощай, Лиза!», — сказал Григорий Якимович. И снова зашагал, все дальше и дальше уходя от родной деревни, от своей первой любви.
На какой-то миг ему показалось, что он один на свете. Но нет, он не одинок… Вон жаворонок провожает его. Выр-рр, летит он за ним. Высоко поднимается в небо, потом опускается чуть не до самой земли, как будто тянет невидимую глазу нитку, чтобы навсегда соединить родной дом, землю Григория Якимовича, где он родился и вырос, с тем домом и той землей, где ему придется прожить остаток своей жизни.
Вот так же было, когда он уходил на войну. До развилки дороги его проводила Лиза, а потом уже до большой дороги провожал его жаворонок. К добру этот жаворонок или нет? Если бы к худу, то он бы не остался жив и никогда не повидал бы родной земли, не вернулся бы сюда. И теперь что таится в звонкой песне жаворонка? Придется ли ему еще когда-нибудь повидать эти места? Знать бы, когда это случится и в какое время?..
ВОЛКИ
Перевод А. Спиридонова
1
Голая стоваттная лампочка привычно освещает избу. У двери слева большая русская печь, давно не беленная, глиняная штукатурка местами облупилась, обнажая красный каленый кирпич, чело и шесток черны от сажи и копоти: дымоход давно не чищен, и дым, как затопишь, так и прет в избу. Рядом подтопок, там играет пламя и весело потрескивают дрова. Кухня не отделена от горницы перегородкой, потому изба кажется просторной, даже пустоватой. Справа стоит кровать, высоко застеленная и увенчанная горой подушек. На стене над ней аляповатая клеенчатая картина, вероятно, купленная на базаре у какого-то живописца-ремесленника: красная хатка с белыми окнами, зеленый сад, ярко-голубое небо и оранжевое озеро, посреди озера два больших целующихся лебедя, впрочем более похожих на гусей. В красном углу божница с единственной почерневшей от времени иконой. Под ней телевизор. В простенке большое
