стены:
— Добрый вечер, отец.
На лестнице показалась матушка. Она перегнулась через перила и вглядывалась. Наконец, охнула, всплеснула руками и побежала вниз. Обняла Амели, прижала к себе. Амели в ответ крепко обхватила мать за все еще тонкую талию, прижалась изо всех сил и просто заревела, не в состоянии разнять руки.
Ее усадили в гостиной. На кушетку, перетянутую новым полосатым зеленым трипом. Мать села рядом, сложила руки на саржевой юбке. И все напряженно молчали. Амели не поднимала головы, лишь бегло скользила взглядом по обстановке. Дома и не дома. Здесь многое изменилось. Перетянули мебель, переклеили обои по последней моде, заменив вытертое старье узорным пунцовым штофом. Амели не помнила, когда в этой комнате вечерами было так светло. Свечи ярко горели в двух пятирожковых позолоченных напольных канделябрах. Лишь портрет деда Гаспара в углу над креслом казался неизменным, мрачным, потемневшим, в старой тяжелой раме с потускневшей позолотой. Будто заключал в себе дух прежнего дома. От матери тонко пахло изысканными духами, но этот запах тоже казался чужим, незнакомым. Чужеродным.
Амели услышала задавленный шепот, посмотрела на двери. Сестры сгрудились за створкой, не решаясь войти. Отец окинул их строгим взглядом:
— А ну, живо по кроватям!
Девочки не спорили. Вмиг разбежались, сдавленно хихикая. В коридоре лишь затихали их спорые босые шаги.
Наконец, отец повернулся к Амели. Сцепил руки за спиной и переваливался на каблуках с пятки на носок, громко пришлепывая железными набойками по паркету, будто раз за разом со щелчком взводил курок:
— Итак, сударыня… потрудитесь объяснить нам, что все это значит.
Амели лишь пыталась сглотнуть ком в горле. Во рту мгновенно пересохло, язык прилип к нёбу. Она мяла и мяла бархат потными ладонями, не понимая, как все это объяснить. Мать молчала. Лишь внимательно смотрела, напряженно выпрямившись. И ждала. А отец терял терпение на глазах:
— Я жду объяснений немедля. Ночью. Одна. Что все это значит, сударыня?
Он шумно сопел и не сводил с Амели напряженного взгляда. Она, наконец, подняла голову:
— Я вернулась домой, отец.
Слова едва сорвались с пересохших губ. Амели понимала, как немыслимо все это звучало, но выхода просто не было.
— Так…
Отец зашагал вперед-назад перед окнами, наконец, остановился и принялся закрывать расписные ставни, будто боялся, что с улицы подсмотрят или подслушают. Наконец, повернулся, с вызовом посмотрел на мать:
— Каково, госпожа Брикар? Ваша дочь!
Мать лишь смиренно кивнула:
— И ваша, мой дорогой.
Отец вновь вздохнул, уставился на Амели:
— И как долго вы намерены гостить в родительском доме, дочь моя?
Амели едва не рыдала. Лишь стиснула зубы, до боли сжала кулаки. Любой ответ представлялся сейчас нелепым. Но она даже вообразить не могла, что отец ее погонит. Но тот, казалось, лишь распалялся:
— Какую пьесу ты выдумала на этот раз, Амели? Чтобы удар теперь наверняка хватил твою бедную мать? Или меня? Или нас обоих?
Она лишь мотала головой:
— Нет, отец. Я полагала… — Амели замолчала, опустила голову. Она не знала, что говорить. Все казалось непомерно глупым.
— Где твой муж? Почему ты разгуливаешь одна по ночам?
— Я вернулась домой.
Отец нервно расхохотался:
— Ну, уж нет, сударыня! Мы сыты вашими шутками! По самую глотку! — Он красноречиво ударил ребром ладони по горлу. Подошел к створчатому комоду, достал маленькую серебряную рюмку с филигранью и графинчик сливовой наливки. Осушил две рюмки подряд. — Ты сама выбирала себе мужа, Амели. Так что теперь изволь. Я теперь всего лишь отец, всегда второй. Я не имею права принимать тебя вот так… странно, без позволения мужа.
Амели порывисто подняла голову:
— Я выбирала? Я?
— Довольно! Довольно! Мы с матерью простили твой побег. Приняли твой выбор. Но не для того, чтобы ты позорила нас перед людьми. Где это видано! Я бы отправил тебя к мужу прямо сейчас, но уже отпустил слуг. Но утром ты сразу же отправишься обратно!
Амели сидела, задеревенев. Гнев отца не трогал так, как, казалось бы, незначительные слова. Побег? Как такое может быть? Она открыто взглянула в раскрасневшееся лицо отца:
— Какой побег, отец? О чем вы? Ведь вы с матушкой все видели.
Тот лишь поджал губы, но мать мягко тронула Амели за руку:
— Мы все знаем. Нам все рассказали, как и следовало. И мы даже не сердимся. Даже наоборот…
Амели нервно выдернула руку:
— Что вам могли рассказать?
Мать поджала губы:
— Хватит, Амели. Уж не знаю, где вы свиделись, как ты решилась на такой невероятный обман… но дело молодое. Муж твой — мужчина видный. Как женщина, я тебя очень понимаю. И одобряю. А уж за то, как дела наши поправились, так мы руки ему должны целовать. Нам сложно было принять, особенно после твоей лжи. Но мы постарались тебя по-родительски поддержать. А теперь изволь вести себя достойно.
Амели отшатнулась:
— Матушка…
Та лишь кивнула и погладила по голове, как когда-то в детстве:
— Ты замужняя женщина, девочка моя. И все ссоры промеж мужа и жены в семье и должны решаться. Это ж совсем не дело — к отцу с матерью бежать. Детство кончилось, милая.
С каждым словом Амели лишь деревенела, будто покрывалась инеем. Не того она ждала. Знала бы матушка всю правду — иначе бы говорила. Но разве возможно такую правду рассказать?
Мать поцеловала ее в висок:
— Понина постелет тебе в комнате Сесиль. Переночуешь. А поутру все другим покажется. И обида отойдет, что бы ни случилось.
Вокруг будто звенела пустота. Виски сдавило. В ночь ее не выгонят, а завтра… Амели сцепила зубы: что бы ни случилось, сам демон Казар не выставит ее из этого дома. Впереди целая ночь, чтобы поразмыслить. Кто знает, может, завтра найдутся иные слова.
Глава 47
Комната казалась чужой. Совсем чужой. Прежняя комната Амели, которая теперь принадлежала Сесиль. Бледные обои остались, но пространство наполнилось кучей новых вещей, новым запахом. Даже кровать передвинули, сменили полог, а на месте старого треснувшего грушевого шкафа стоял пузатый лакированный комод с замысловатой резьбой. Терся боком о новый гардероб, украшенный лентами и золоченым галуном.
Амели позволила тощей Понине снять платье и расшнуровать корсет, и выставила служанку за дверь. Как же она хотела увидеть Фелис с ее красными, почти мужичьими ручищами. С наглыми глазами. Но в доме теперь все было иначе. Чужой дом. Амели проверила питьевую воду в графине с серебряной крышкой и закрыла дверь на хлипкую задвижку. Отец никогда не разрешал запираться. Никогда. Но отец теперь не указ. Он сам так сказал.
Амели
