Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Он съездил домой неделю тому назад.
Выстирал одежду, принял пенную ванну, как любил — с коньяком и сигарой. Походил по комнатам в халате и мягких тапочках, пиццу в микроволновке разогрел.
Проклятая пыль была повсюду. Рита Анатольевна явно забросила уборку. На кровати в спальне — записка: «Александр Григорьевич, месяц я доработала. Жду дальнейших указаний. Позвоните, пожалуйста».
«Ну вот, доработала, — усмехнулся Топилин. — А как же, позвольте, ответственность? Преданность? Как же забота о хозяйском имуществе? Хозяин пропал в круговоротах эпохи, но старая верная служанка продолжает содержать вверенный ей дом в идеальном порядке. Ждет, так сказать, и верит, все тряпки стерла, дожидаючись… А сколько было преданности холопской во взгляде, упреждающей угодливости. “Завтра, Александр Григорьевич, ветер обещали. Вы, я заметила, окно на ночь приоткрываете. Так я теплое одеяло на нижнюю полку переложила. Если, не дай бог, замерзнете ночью, чтоб долго не искать”. Обманщица! Вот всё мне ненастоящее досталось, всё. Даже холопство».
— Хорош кочевряжиться, — сказал он вслух, усаживаясь в любимое кожаное кресло. — Ты и сам ненастоящий.
Вот кресло — настоящее. Мэйд ин Итали, Gardini. Пять лет как куплено, а до сих пор как новое, кожа мягкая, ласковая.
В окне, в дальнем конце улицы, — угол дома Литвиновых.
Когда он был женат на Вере и они занимались любовью в этом кресле, Вера просила не задергивать шторы: все равно стекла тонированные.
Дом нужно будет продать.
Документы на фирму Антон вполне мог отредактировать. С фирмой можно не рыпаться, наверное.
Всё придется начинать заново. Без Антона. А без Антона он не умеет.
«Рано пока. Чуть позже», — заверил он себя и уехал в «Яблоневые зори», прихватив теплые носки и фотоаппарат.
— Все хочется тебя Сергеем назвать.
— А?
— Задумался? Говорю, всё хочется тебя Сергеем назвать. Одежда-то его. Так и вертится на языке.
— Как говорится, хоть горшком, только в печку не ставь.
— Кстати, он у меня кипятильник одалживал.
— Да, на кухне лежит. Принести?
— Не-не. Пользуйся. Это я так. Вспомнил. Ты с Сережей-то созваниваешься?
— А как же. Часто. Отсюда, правда, плохо берет.
— С других мест еще хуже. Здесь лучше всего по поселку прием.
— Созваниваюсь. Раз в неделю.
— Так, может, ты меня и сосватал бы. Как покупателя. Чего тянуть-то? Аж до весны?
— Я цену пока не выяснил.
— Я и цену тебе выясню.
Сема смотрел влюбленным взглядом.
— Ты ж смотри… Я не могу друга подвести. Буду цену проверять.
— Проверишь, само собой. А если что, так мы со свояком в долгу перед тобой не останемся, — сказал Сёма и подмигнул многозначительно.
Топилин многообещающе промолчал.
Рассмешил его Семён.
Такие же простофили попадались Топилину в его любореченской жизни среди муниципальной мелочовки, субподрядчиков, начальничков по хозяйственной части. Вскочить бы сейчас да рявкнуть: «Вы что же, мне взятку предлагаете?!» Уделается от удивления. А потому что не понимают, малохольные: в благородном коммерческом откате ничуть не меньше результата важно ощущение избранности. Важен стиль. Он срабатывает как система «свой — чужой». Не упрашивай женщин, не выгляди похабно, предлагая откат.
Сёма придвинул судок с пирожками поближе к горящей конфорке — чтобы не остывали и заглянул в чашку Топилина: не пора ли подлить дорогому гостю.
«Нет, с этим тошнотиком нужно кончать».
Сам собою вспомнился Шанин. Чокнутый капиталист, городской сумасшедший от бомонда. Вот таким же гладкокожим, которые не пропадут, — вываливал он, заталкивал в уши свои признания тюремного петуха. Чтобы не лыбились уж слишком благостно.
Топилин проследил за тем, как Сёма сложил вчетверо льняную салфетку, накрыл ею крышку заварного чайника, — и уселся поудобней.
Придется немного подправить, адаптировать к современности…
— Откинулся гол как сокол, — вздохнул Топилин и отхлебнул чаю. — Ни одежды, ничего. Жить негде… Я ж один, без семьи.
Он неторопливо выбрал самый румяный пирожок, понюхал, откусил половину.
— Хорошо вот так, домашнего пожевать после казенных харчей.
Сёма покивал сочувственно.
— А-а-а, ты из тюрьмы? То-то я смотрю, в чужой одежке. А за что сидел, если не секрет?
Топилин скорбно задрал брови.
— Валюта. Банкоматы в городе потрусили. Так, несильно.
— Вон что. И много дали?
— Пять лет общего режима. А взял-то сущую мелочь.
— Ого. Пять лет.
Помолчали, прихлебывая.
— Так что, поможешь с покупкой? — потащил его Сёма назад, к животрепещущему.
Топилин невольно поморщился. Сделал вид, что не расслышал.
— Когда меня в первый раз на зоне изнасиловали, — сказал он, глядя Сёме в глаза, — я вешаться пошел.
Полюбовавшись разинутым Сёминым ртом и зардевшимися щеками, продолжил:
— Ремешок у меня был. Узкий такой, брезентовый. Место нужно было присмотреть. Не везде же и повесишься.
Смотрел на Сёму так, как смотрел на своих слушателей Шанин, тихо и неторопливо рассказывая свою историю — с насмешкой: «Что такое, лапочка? Не ожидал услышать такое? А ты послушай».
— Вышел за бараки, иду. Слева бараки, справа стенка, цеха. Вышка сзади. Иду, в горле ком. Ни за что, по беспределу козлы опустили. Начальник им приказал. Ну и вот… Пошел, значит, вешаться. Возле медпункта надзиратель стоит, звонит кому-то. Переглянулся с ним. Он отвернулся. Думаю: последний человек, которого я в жизни своей увижу. А небо синее. Воздух медовый. Решил: за предпоследний барак зайду, там — к водосточной трубе, и до свиданья… Дошел. Труба. Что, говорю себе, давай. Как теперь жить? И все такое. Отомстить не сможешь. Это ж не кино, и ты не Ван Дамм. Будешь теперь петушком. Пять лет впереди… Стою так, смотрю на трубу… ржавая такая… И голос внутри: не торопись, отобьешься в следующий раз… опаской резанешь, отобьешься. Я ему: заткнись. А он опять: да не парься, вот увидишь, отобьешься, покури пока. И сигарета, как назло, последняя в пачке. Как издевка. Сигарета, говорю ему, последняя, это знак. А он мне: какой, на хрен, знак, у тебя в другом кармане еще пачка. Уговорил. Не повесился я.
Топилин жестом попросил долить чаю из термоса. Сёма долил остатки, катышки малины упали в чашку.
— Так с домом поможешь? — сипло пробормотал Сёма. — Или как?
— Или так, Сёма, или так, — бодро ответил Топилин, вставая и похлопывая Сёму по плечу. — Не парься, все уладим.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
