стыдно.
Страшно самую малость. Хотя что плохого в том, чтобы целоваться со своим мужем? Особенно когда никто не видит.
А заговоры… заговоры обождут.
Никуда они не денутся.
И потом, мы просто стоим, я опираюсь на него, он… он обнимает меня. Молчим. Наверное, надо что-то сделать, сказать и рассказать… Скоро здесь воцарится хаос, или, наоборот, ничего не произойдет. И тогда как? Мыслей в голове слишком много, а я просто стою и стараюсь запомнить это мгновенье.
То, чем пахнет от его костюма.
И от него самого.
Его тепло. И дыхание. И то, как бьется сердце. Силу, которая такая родная, близкая. А время тянется, тянется, словно сочувствуя.
Я вздохнула.
– Все будет хорошо. Мы… что-нибудь придумаем.
– С чем?
– Со всем.
Тогда ладно, если что-нибудь. Что-нибудь – это веский аргумент. И я кивнула. Верю. Придумаем. Обязательно. Пальцы коснулись треклятой незабудки.
– Твоя сестра… велела отдать тебе вот это. И еще сказать, что она ждет. Что… выведет нас, но это неправда.
Мне вдруг стало страшно. Вдруг он решит, что я вру?
Или что ей можно поверить.
– Это от броши. Я заказал ей на шестнадцатилетие. Взял ее акварель и отнес ювелиру, а тот сделал брошь. Только она сломана. – Чарльз нежно погладил цветы. – Куда нужно идти?
– Никуда.
– Не бойся, я ведь все-таки маг.
А я дракон, ну хотя бы там, во снах. И моя кровь способна помочь, только, судя по всему, ничего не происходит.
– Извините. – Орвуд откашлялся, и я дернулась в сторону, но Чарльз лишь крепче меня обнял.
– Знаешь, – обратился к нему муж презадумчиво, – мне очень хотелось сломать тебе руку. Или сразу обе.
Орвуд почему-то рассмеялся.
Все-таки странные они люди, некроманты.
– Ты ведь понимаешь, что идет игра?
– Мне она не нравится.
– Она никому не нравится, но игра началась. Знаешь, кого я встретил? Правда, он сделал вид, что меня не узнал.
– Кого?
– Блайдена. Старшего. И вряд ли он явился сюда за женой. Помнится, он счастливо женат. И детьми его боги не обидели. А вот старшенькому как раз время подошло.
– Это тот, который…
– Седьмой в очереди на престол. А еще его род славится верностью, что навевает вовсе уж нехорошие мысли.
Чарльз выругался.
А я ничего не поняла, только почувствовала, как крепнет желание все тут разнести. Стояли себе тихонько, никому не мешали, но надо же ж…
– А еще ходили слухи, что дочь Блайдена вынуждена была покинуть столицу. То ли в пансионат отбыла, то ли здоровье поправлять.
Чарли опять выругался.
– И что делать станем?
– Хороший вопрос. Я думал, что мог бы уйти, но…
– Не уйдешь.
– Девочка не сама уехала, как и помолвку расторгла отнюдь не по своей воле. Так что я по-прежнему несу за нее ответственность.
Чарльз склонил голову.
– Я ее не видела, – сказала я. – Но я видела не всех. А Салли говорила, что некоторые девушки исчезали. Кто-то умирал.
Я осеклась.
Смолчать?
Это неправильно. В корне неправильно.
– Что-то с беременностью не так было.
– Я знаю, – ответил Чарльз тихо. – И знаю, как помочь. Теперь знаю.
Хорошо. Аж дышать легче стало. А Августа мне все равно не нравится, уж не знаю, почему. Она-то не виновата, она вообще не соображает сейчас, как не соображала Салли, и сиу тоже. Но не нравится, и все тут.
Ревную?
Наверное. Может, невесте Эдди, если такая все же случится, я тоже не понравлюсь. Пускай. Главное, чтобы ей Эдди нравился. Ну и она ему. А что до Августы, то смерти ей я точно не желаю.
– Хорошо. Значит, надо дождаться, когда она уйдет. И… пунш уже пьют?
Ответом на мои слова стал протяжный женский крик.
Кажется, началось.
Глава 29
О ревности, тайных комнатах и неожиданных встречах
Кричала девушка.
В белом платье. С белыми матерчатыми цветами в волосах. Еще недавно хрупкая и восторженная, она стояла в центре зала, сжав подол платья в кулачках, запрокинув голову так, что видна стала шея с тонкими прожилками сосудов.
Голос ее звенел.
И перекрывал что музыку, что шепот. Мужчина, державший девушку под локоть, растерянно смотрел на нее.
Кто-то подошел и выплеснул в лицо девушке стакан воды.
Крик оборвался.
Она поднесла ладони к лицу. Коснулась его, будто не веря, что это собственное ее лицо. А затем мешком осела на пол.
Вот тебе и чудо возвращения.
Раздался еще один вскрик. И снова обморок.
Змееныш привстал, пытаясь разглядеть, что происходит.
– Это… это… убери руки! – Резкий окрик разрушил воцарившуюся тишину. Очередная девица гневно отвергала несостоявшегося жениха. – Твою ж…
А милые девы в белых платьях и выражаться способны этак с душой, наглядно демонстрируя всю глубину постигшего их разочарования. Еще Мамаша Мо говаривала, что опасно разочаровывать девиц.
Я почесала кончик носа.
А дальше-то что?
– Ты! – Новый визг резанул по ушам. – Это… это он все!
Ропот.
Недовольство нарастало. Взвизгнула скрипка и замолчала на полуноте.
– Прошу прощения, – пробормотал Змееныш. – Произошло нечто… непредвиденное.
А то. Предвиденное не произошло бы.
– Мне очень жаль…
– Он! – Визг заставил типа в черном фраке подпрыгнуть. – Это… это он виноват!
И через зал полетела туфля. Женская.
– Идем. – Я схватила Чарльза за руку. – Сейчас самое время…
– Боюсь, я вынужден просить всех гостей покинуть бал. – Туфля упала, не долетев до трона. Но этого засранца туфлей не зашибешь, тут что-то посерьезней надо бы. – Мы продолжим в другой раз, и я уверяю…
– Сволочь!
Вторая туфля почти долетела.
– Скотина…
– Идем же. – Я дернула Чарльза, который крутил головой, а сама подумала, что пунш в этот раз получился отменным.
В белоснежном платье и с венком в волосах Милисента выглядела на удивление красивой. Настолько красивой, что сердце заныло, а в душе колыхнулась черная пелена ревности.
Вот она идет.
Улыбается кому-то. Не ему. Вот ищет взглядом. Его ли?
Останавливается.
И принимает руку Орвуда, шагнувшего навстречу. Позволяет вывести себя в танец. Танцует она не слишком хорошо, сказывается явный недостаток практики, который не заменить природной грацией. А движения у Милисенты плавные, текучие.
На них хочется смотреть.
На нее.
А Орвуду руки оторвать. Но танец останавливается, и он, согласно договоренности, выводит Милисенту на балкон.
Там, над городом, кажется, что ничего нет. Ни прошлого, ни будущего, ни забот, ни тревог. Лишь Чарльз и Милисента.
Губы ее пахнут прериями.
И Чарльз растерялся. Он совершенно не представлял, что говорить или делать, и потому молчал. Молчание длилось и длилось, но не могло продолжаться вечно, и мир вернул их обратно.
Суета в зале
