думала, что это навсегда. Думала, что стала какой-то уродкой…
– Да ты что… – бормотал растерянно Дементьев. – Тут нечего стыдиться, это же я… мне ты можешь говорить что угодно, я никогда про тебя не подумаю ничего плохого… Я же люблю тебя. Я бы… я бы не стал к тебе… прости меня… Я не знал... не знал, что ты мучилась... а я черт-те что, идиот, думал... прости меня...
Инна плакала, пряча лицо у него на плече. А он утешал, нашептывая ей как маленькой, какая она самая нежная, самая красивая, самая любимая.
– А сейчас что? Как ты сейчас? – спросил потом, когда Инна успокоилась. – Мы же уже с тобой… тебе больно было опять?
– Нет, больше не было больно. Прошло. Сейчас все хорошо. Я потом читала, что так бывает после родов… из-за перестройки организма. Особенно когда грудью кормишь. У некоторых сильно снижается эстроген, поэтому может быть вот так… скорее всего… ну, я так думаю… потому что сейчас ничего ведь такого нет… хорошо уже всё…
– Тебе все равно надо было мне сказать, – прижимал ее к себе Дементьев, а в груди щемило от чувств. – Нашла кого стесняться. Думаешь, я бы не понял?
– Я хотела, но потом… потом ты стал рассказывать про Диану, какая она молодец. Ты ей так восхищался, а тут я… с одними пеленками и кастрюлями, даже причесаться или душ принять порой не успевала, не говоря уж… еще и это…
– Я был идиот, конечно. Но я ею не восхищался. Разве что как работником. Как женщину я ее даже не воспринимал. Мне бы даже в голову такое не пришло. Для меня ведь только одна женщина есть – ты. Будто не знаешь! Да ты для меня даже лохматая и неумытая будешь всегда краше и желаннее всех…
– Продолжай…
И Дементьев продолжал, даже когда понял, что Инна уже уснула. Этот разговор – он как будто вскрыл давний нарыв, заставил выплеснуть все болючее и горькое, очистить раны, чтобы те могли теперь зажить. И обоим стало легко.
Дементьев повернулся к Инне и поцеловал ее.
– Я люблю тебя, – в который раз повторил он едва слышным шепотом.
И она сквозь сон улыбнулась…
Конец
