как. Он скучает по людям. «Правда? – спрашиваю я. – Скучает по сотням коллег-пилотов, с которыми работал на протяжении всей карьеры, по тысячам бортпроводников, по сотрудникам аэропортов, даже по пассажирам?» «Да, он скучает по всем. По всем и каждому», – смеется она, глядя на Виндзорский дворец, пока мы снижаемся над посадочной полосой и выпускаем шасси.
Я знаком с немногими пилотами других авиакомпаний. По радио мы редко говорим друг с другом напрямую; в основном общаемся через диспетчеров, хотя и их-то на самом деле знаем плохо.
Пилот может научиться распознавать голоса диспетчеров в своем родном аэропорту, даже если он очень оживленный. Однажды я заходил в диспетчерскую вышку в Хитроу и рад был увидеть в лицо обладателей голосов, которые слышу уже много лет и которые сделались для меня таким же узнаваемым атрибутом дома, как Ричмонд-парк или водохранилище Рэйсбери, когда они после многочасового полета по заграницам проплывают в окнах кабины самолета, следующего домой. Но я так и не приноровился различать голоса диспетчеров, работающих в других аэропортах или в пространстве между ними.
Иногда два самолета летят в одно и то же время в одном и том же направлении, но на разных высотах. В таком случае они могут находиться в зоне видимости друг у друга около получаса, пока не подействует разница в скорости и ветре. Иногда я слышу по радио, как один пилот говорит другому, что сфотографировал его самолет, а потом они обмениваются электронными адресами. Я и так люблю снимки самолетов, но фотография воздушного судна, на котором лечу я сам – над Атлантикой, Намибией или Андаманским морем, – это что-то совершенно другое, особенно если получить ее в подарок от другого пилота, с которым я никогда не увижусь. Я до сих пор храню ту свою фотографию, что мой друг и сокурсник сделал в воздухе во время нашего совместного полета над Южной Аризоной.
Часто мы понимаем, что рядом есть другие самолеты, потому что, хотя не видим их, слышим, как их пилоты разговаривают на общей радиочастоте. Ее легко запомнить – 123,45. Чаще всего по ней предупреждают о турбулентности, хотя иногда там можно услышать шутки или обсуждение каких-то необычных природных явлений – метеорных потоков, полярных сияний, удивительной близости Венеры и Юпитера в небе, – всего, что открывается перед пилотами, следующими ночью на восток над темными водами Атлантики. Если вы когда-нибудь просили бортпроводников узнать результат выборов или футбольного матча, то они, вероятно, пользовались именно этой частотой. Когда интернет в небе станет обычным делом, подобные просьбы уйдут в прошлое, станут пилотскими воспоминаниями о старых, слабо компьютеризированных временах.
Однажды я слышал, что в 70-е налоговые органы Великобритании ненадолго не то запретили радиовещание в самолете, не то обложили его высокими налогами, полагая, что им пользуются сугубо для развлечения. Порой на частоте 123,45 раздается музыка; иногда кто-то даже принимается петь, вызывая массу насмешливых комментариев из серии «но ты авиацию все-таки пока не бросай, вдруг в оперу не возьмут».
Я над Северной Атлантикой и уже на полпути в Нью-Йорк. На этой стадии перелета моя панель управления средствами связи – «ящик» – обычно настроена на передачу в наушники четырех отдельных аудиопотоков: общая частота 123,45; резервная частота, выделенная для чрезвычайных ситуаций, не связанных с передачей спортивных результатов; голос из микрофона капитана; линия связи с бортпроводниками. К такой какофонии еще нужно привыкнуть. Мы находимся в самом центре воздушных путей – оптимизированных с точки зрения ветров маршрутов через Северную Атлантику, которые ежедневно и еженощно обновляются для полетов над океаном в восточном и западном направлениях. На общей частоте в основном тихо. Кто-то сообщает о турбулентности впереди, но мы прислушиваемся и понимаем, что эта летчица находится на другой высоте и на другом маршруте.
Внезапно кто-то с американским акцентом интересуется, слушает ли общую частоту некий самолет другой авиакомпании. «Да, – через несколько мгновений отвечает мужской голос с французским акцентом, – мы здесь».
Американец объясняет, что его жена и дочь летят самолетом французского пилота. Он спрашивает, не мог бы коллега попросить бортпроводников найти их места и передать привет, сказав, что папа неподалеку в небе. На этой частоте редко можно услышать что-то кроме профессиональных разговоров, спортивных сводок и изощренных подколок. Сейчас к разговору наверняка прислушиваются все в этом участке неба – все пилоты на несколько сотен миль вокруг.
Французский пилот соглашается. Но затем, через несколько минут, на общей частоте раздается голос не французского пилота и не американского. Это вообще не пилот – это жена американца. Француз пригласил ее в кабину, дал наушники и сказал, что она может поговорить с самолетом мужа, хотя оба лайнера даже не видят друг друга. Американский пилот отвечает сразу, он почти смеется, слыша, как голос супруги обращается к нему – и ко всем остальным в пределах обширной территории над Атлантическим океаном. Еще никогда его семья и его работа не встречались вот так – на потрескивающем электрическом мостике, протянутом в небесной синеве.
Каждый раз, читая о новых компьютерных программах, обещающих сделать наше общение еще проще, я размышляю о том, как современные технологии изменили жизнь работников авиации. Наши предшественники пришли бы в изумление, узнай они, как легко сегодня летчику не терять связи с родным домом. Но мне нравится думать и о том, что аэропланы, выполняя ту же задачу – соединять людей, сочетают в себе новейшие достижения и древнюю физическую мощь. Другие виды связи по сравнению с этим – лишь метафоры, только тени действительного перемещения одного человека в город, за стол, в объятия к другому; в тот город, за тот стол, в те объятия, где почти всегда человек мечтает оказаться.
В аэропорту никуда не денешься от чувств. Когда я вспоминаю, как ко мне в Лондон приезжала мать, я снова вижу, как мы гуляем по Британскому музею или Грин-парку, но сильнее всего в память врезалось то, как она выходила из багажного зала в Хитроу. Когда умер мой дед, отец отправился в Бельгию раньше нас. Мы с братом, еще подростки, полетели через несколько дней. Когда в аэропорту Кеннеди мы поднялись на борт авиалайнера, чтобы отправиться в путешествие, о котором и подумать не могли всего неделю назад, я впервые понял, что кто-то значил для моего отца столько же, сколько он значил для нас.
Люди отправляются в полет по многим причинам. Но на определенных рейсах в определенные дни пассажирское разнообразие резко снижается. Самолет – это узкий перешеек между двумя озерами-городами, канал, соединяющий два бурлящих человеческой жизнью
