— Да.
— Мне это не подходит! — возмутилась Сэлли. — Мы свяжемся с правительством. Пусть сюда пошлют войска и арестуют его.
— Целительница, правительство ничего не станет предпринимать. — Дон Альфонсо выглядел очень усталым.
— Откуда вы знаете?
— Этот человек уже договорился с правительством. Нам остается одно — признать свое бессилие.
— Не собираюсь!
Индеец посмотрел на нее грустными старческими глазами. Тщательно выскоблил трубку, вытряхнул остатки табака, снова набил и раскурил от тлеющей веточки из костра.
— Много лет назад, — заговорил он, — когда я был еще мальчишкой, в нашей деревне появился первый белый человек. Он был низенького роста, в большой шляпе, с остроконечной бородкой. Мы решили, что это призрак. Он достал похожие на дерьмо кусочки желтого металла и спросил, не видели ли мы такие же. Его руки тряслись, глаза безумно блестели. Мы испугались и ответили «нет». Через месяц во время разлива его изломанную лодку принесло с верховьев. В ней был только его череп и волосы. Мы сожгли лодку и сделали вид, что ничего не произошло.
На следующий год к нам приплыл гринго в черной одежде и черной шляпе. Он был добр, давал нам еду и кресты. Макал в реку и говорил, что спасает. Он жил с нами несколько месяцев, взял себе женщину с ребенком. А потом попытался пересечь болото. Больше мы его никогда не видели.
Затем к нам стало приезжать все больше людей, которые искали желтое дерьмо. Они называли его ого[37]. И были еще безумнее первого. Они приставали к нашим дочерям, крали лодки и еду и уходили вверх по реке. Возвратился только один, но без языка, поэтому мы так и не узнали, что с ним произошло. На смену пропавшим приходили другие, тоже с крестами, и каждый говорил, что его крест — самый лучший, а кресты других ни на что не годятся. Опять окунали в реку. И так еще и еще, пока мы вконец не промокли и совершенно не сбились с толку. Потом у нас появился еще один белый. Он приехал один, поселился в нашей деревне, выучил наш язык и говорил, что все люди с крестами полные недоумки. Этот человек называл себя антропологом. Он прожил с нами год, совал нос в наши личные дела и задавал всякие идиотские вопросы: просек, кто с кем состоит в родстве, что с нами происходит, когда мы умираем, что мы едим и пьем, как воюем и на чем жарим свинью. Мы рассказывали, а он за нами записывал. Озорные мальчишки — и я в их числе — мололи всякую чушь. И ее он тоже записывал с серьезным лицом. Говорил, что все поместит в книгу, ее прочтут в Америке, и мы прославимся. Нам это казалось смешным.
Затем стали приезжать люди с солдатами и бумагами. У них были ружья, и мы подписывали их бумаги. После этого они объявили, что мы приняли нового вождя, гораздо более важного, чем наш деревенский. И еще, что мы согласились отдать наши земли со всеми лесами и зверями, минералами и нефтью под землей, если они там есть. Это нам тоже казалось смешным. Нам дали картину нового вождя. Он был очень страшным: лицо все рябое, как ананас. Наш настоящий вождь вздумал протестовать. Тогда его отвели в лес и застрелили.
После прибыли солдаты и люди с портфелями и сообщили, что произошла революция и у нас опять новый вождь. А старого расстреляли. Заставили поставить знаки на новых бумагах. После них хлынули миссионеры, организовали школы, привезли медикаменты. Они все время норовили схватить ребят и отправить в школу, но у них ничего не получалось.
В те дни у нас был очень мудрый вождь — мой дед дон Кали. Как-то он созвал нас всех вместе и сказал, что нам необходимо понять этих людей, которые ведут себя, как сумасшедшие, но на самом деле смекалисты, будто демоны. И кликнул добровольцев. Я тоже вызвался. И в следующий раз, когда миссионеры устроили охоту на ребят, дал себя поймать. Меня отправили в бесплатную школу в Ла-Сейбу, остригли волосы, одели в колкий костюм и жаркие ботинки и били, если я разговаривал на языке таваха. Там я оставался десять лет — научился говорить по-английски и по-испански. Воочию наблюдал, какие они, белые люди. В этом заключалась моя работа.
Вернувшись домой, я рассказал своему народу обо всем, что узнал. «Это ужасно! — испугались люди. — Что мы можем сделать?» «Предоставьте все мне, — сказал я им. — Будем сопротивляться тем, что соглашаемся».
Теперь я знал, что отвечать, если в деревню являлись люди с портфелями и солдатами. Понимал, как читать бумаги. Соображал, когда можно подписать, а когда лучше потерять бумагу и прикинуться дураком. Знал, что говорить служителям Иисуса, чтобы получить у них лекарства, еду и одежду. Каждый раз, когда мне приносили картину нового вождя, а старого приказывали выбросить, я вешал ее в своей хижине и ставил перед ней цветы.
Так я стал вождем Пито-Соло. Теперь ты видишь, целительница, я соображаю, как обстоят дела. Мы ничем не способны помочь горным индейцам. Только потеряем жизни ни за что.
— Что касается меня, я не способна просто так отмахнуться и бежать! — заявила Сэлли.
— Целительница, — дон Альфонсо положил ей ладонь на руку, — ты самая храбрая женщина из всех, каких я встречал.
— Только не начинайте снова.
— Ты даже храбрее многих мужчин. Только не надо недооценивать горных индейцев. Я бы не позавидовал солдату, который оказался у них в руках, потому что последнее, что он увидит на этой земле, — это то, как его мужское достоинство шипит, поджариваясь на костре.
Несколько минут никто не вымолвил ни слова. Том чувствовав, что он устал, очень, очень устал.
— В том, что случилось, наша вина, — сказал он. — Или, вернее, вина отца. Но мы все равно в ответе.
— Томас, — возразил ему индеец, — ваша вина, его вина, моя вина — это не имеет никакого значения. Мы ничего не можем сделать. Мы бессильны.
Филипп согласно кивнул:
— С меня довольно этого сумасшедшего приключения. Мы не в состоянии спасти мир.
— Поддерживаю, — кашлянул Вернон.
Том почувствовал, что все взгляды устремились на него. Получилось нечто вроде голосования. Настала очередь решать ему. Сэлли пытливо смотрела и ждала. Но Том и сам не мог согласиться бросить дело на полпути.
— Я не смогу жить с сознанием, что взял и отступил, — заявил он. — Я заодно с Сэлли.
Но счет тем не менее был три не в их пользу.
Дон Альфонсо поднялся еще до рассвета и принялся сворачивать лагерь. Обычно невозмутимый индеец был до печенок напуган.
— Ночью горные индейцы подходили к нам на полмили, — объяснил он. — Я видел их следы. Сам я не боюсь смерти. Но я уже стал причиной гибели Чори и Пинго. И не хочу новой крови на своей совести.
Том смотрел, как он швыряет в кучу их неказистый скарб, и ему сделалось нехорошо. Все кончено — Хаузер победил.
— Куда бы этот Хаузер ни отправился с фармакопеей и что бы ни предпринял, я буду следовать за ним по пятам, — заявила Сэлли. — Я от него не отстану. Пусть мы вернемся к цивилизации, но это не финал. Дело еще не кончено.
