ее.
Я с каждым днём просто не могла не нарадоваться на фрау Марту— она не только помогала мне с детьми, но и хлопотала по хозяйству. Помогала мне с готовкой, стиркой и уборкой, и иногда закупала продукты.
А самое главное то, что фрау Марта не убежала из моей квартиры с округлившимися глазами и искажённым буквой «о» ртом. И не разнесла по всему двору слухи о том, что в моей семье живёт монстр. Когда начались странности, она осталась, более того, вела себя так, будто ничего сверхъестественного не произошло — так, лёгкие отклонения, не более того, в чем именно она меня уверяла и поддерживала.
В какой-то момент я снова решила, что у меня психическое расстройство и следует обратиться к специалисту. Фрау Марта убедила меня в том, что я вполне нормальна, и врач мне не нужен.
Это было после случая, когда она вошла в детскую и застала вот какую картину.
Я стояла как соляной столб прямо перед кроватками, глядя широкими от ужаса глазами на то, что творится в одной из колыбелек. Белоснежное одеяло, которым укрывали Эда, было сплошь усыпано мёртвыми пауками, похожими на тарантула. Эд мирно спал, не обращая ровно никакого внимания на тот ужас, что творился в его кроватке. Он сжимал в пухлом кулачке тело паука как погремушку и тихо сопел.
Войдя в детскую, фрау Марта быстро сориентировалась, и, взяв меня за плечи, вывела из комнаты. Затем принесла спящего Дадо и его кроватку, которая совсем не пострадала от нашествия пауков в мою спальню.
А потом уже принесла мне свежезаваренный чай, щедро сдобренный коньяком, и, пока я пила, выдала вполне сносную версию того, что произошло в детской.
После этого случая был ещё один, только на этот раз кроватка Эда была полна трупиками крыс.
Мы с фрау Мартой решили, что теперь она будет ночевать в комнате вместе с Эдом. Если честно, то у меня камень с души упал после того, как мы разделили детей.
Мне, на самом деле, было очень сложно с Эдом. Грудь он не брал, отказался в самый первый день, чему я была рада, но вот кормить его с бутылочки тоже оказалось для меня проблемой. Внешне он, конечно, выглядел, как и все остальные младенцы, но когда я его брала на руки, в свои три месяца он смотрел на меня, чётко фокусируя взгляд, так, будто все видел и понимал, уверенности в этом мне придавала ещё и радужка его глаз. Светло-серая, почти белёсая, как глаза оборотня, или древнего вампира. Я очень хотела относиться к нему с любовью, как к первому ребёнку, но Эд будто сам не пускал меня в своё пространство. Он никогда не плакал, когда был голоден, не улыбался рефлекторной младенческой улыбкой, спал тихо, не шевелясь, как камень. Не проявлял интереса, когда его брали на руки или, укачивая, пели песни.
Казалось, единственное, что ему нравиться — это лежать в полном одиночестве в темноте.
От ночника пришлось избавиться, Эд фыркал и пыхтел, как только его включали. А ещё со временем я поняла, что он значительно опережает в развитии любого ребёнка.
В три месяца он не только спокойно сам держал головку, как и все, а уже садился как шестимесячный. К пяти месяцам не только хватал лежащие рядом предметы, но спокойно вставал на ножки и шёл, держась за опору к тому предмету, что его привлекал. Он никогда не выкидывал игрушки или надоевшие вещи, как это делают другие младенцы; он все аккуратно возвращал на место и раскладывал со знанием дела.
Несмотря на быстрое физическое развитие, он совсем не говорил, не гулил, не издавал другие смешные звуки, присущие младенцам, и так же не произносил взрослые слова, чего я, учитывая быстрое развитие, от него ожидала. Эд только фыркал и пыхтел, как паровоз, если ему что-то не нравилось, или, наоборот, нравилось.
Но, несмотря на все эти странности развития, казалось, что никто, кроме меня и фрау Марты, их попросту не замечает. После того, как нас выписали с роддома и к нам была прикреплена патронажная сестра, которая должна навещать младенцев и следить за их развитием, а потом и педиатр, который приходил и охотно умилялся, и гулил с Дадо, когда тот строил ему рожицы, или пускал пузыри. С Эдом такого не было — врачи скользили по нему взглядом и тут же забывали, возвращаясь к старшему карапузу. Меня это даже какое-то время, как мать, обижало. Я гордилась своим умным ребёнком и, возможно, что даже где-то хотела похвастать его достижениями, но со временем и это сошло на нет.
Эд был нелюдимый, и это всех устраивало. Когда ему исполнилось два года, я застала его в своём рабочем кабинете, по совместительству являвшимся ещё и библиотекой. Эд стоял возле полок с книгами и водил пальцем по корешкам там, где мог достать. С таким видом, будто умел читать и что-то целенаправленно искал. Когда я вошла, он даже не обернулся — так был увлечён своим делом.
— Ты что-то ищешь? Я уже привыкла разговаривать с ним как со взрослым.
Эд обернулся, внимательно посмотрел на меня своим пронзительным взглядом, а затем развёл руки в стороны, показывая, что, видимо, не нашёл ничего для себя.
— Ладно, иди сюда, — позвала я его и включила ноутбук. Усадив за стол, я показала ему, как пользоваться поисковой строкой, когда нужно найти что-то нужное. Впервые я увидела проявление эмоций, глаза Эда заблестели, как два драгоценных камешка. С этого дня мой младший сын буквально оккупировал мой кабинет и приватизировал в личное пользование ноутбук. Целыми днями он проводил за компьютером и что-то читал.
Про Дадо-старшего и Пилар все это время я ничего не слышала, и это радовало. Я, если честно, даже не стремилась что-то узнавать и выяснять, у меня своих проблем хватало выше крыши.
* * *
Я жила тихо, почти уединённо, изредка встречалась с подругами, занималась бизнесом и растила своих малышей.
Когда детям исполнилось три года, фрау Марта вдруг предложила мне съездить с ними на отдых. Я сказала, что это, конечно, было бы очень даже неплохо, но, к сожалению, я не могу. Посторонним людям не всегда полезно общение с Эдом.
— А я и не предлагаю вам ехать с ними на местные курорты или, наоборот, заграничные, где все равно полно русских туристов. Вы вполне можете поехать к моей двоюродной сестре. Она живёт в долине Гребае, это в Черногории. Недалеко от скал Проклятие. Там очень уютно, а главное, мало народа, места полудикие. Так что вам не придётся беспокоиться о том, что кто-то косо
