– Привыкли, – склонил голову Аваджи, – но уставший воин сражается не так хорошо, как отдохнувший.
– И что ты хочешь от меня? – полководец сузил свои и без того узкие глаза так, что они превратились в щелочки.
– Наказания, – просто сказал Аваджи. – Я потерял шестерых воинов, ещё не приступив к сражению.
– А если я прикажу отрубить тебе голову?
– Я приму это решение как справедливое, – юз-баши смело встретил испытующий взгляд Джурмагуна.
– Видно, ты – смелый человек, – усмехнулся Джурмагун. – Мне как раз такой и нужен. Пошли гонца к своим людям – пусть немедля уйдут из села. Дожди прекратились, а обсушиться они могут и у костра. Лучше быть мокрым, но живым. Разберёмся мы с этим селом позже, когда город возьмём. Никто не смеет угрожать нашим багатурам: ни человек, ни злой дух!
Он скупо улыбнулся и жестом отослал Аваджи прочь.
В ожидании своей участи тот присел у костра неподалеку от шатра, потому что едва он направился вниз с пригорка, намереваясь встретить своих джигитов, как был остановлен незнакомым нукером.
– Джурмагун приказал тебе остаться и ждать. Он позовёт. О твоих людях позаботятся.
Аваджи сидел, глядя на огонь, а мимо неспешно проходили богато одетые воины и скрывались в шатре Джурмагуна.
Прошёл час. Или больше. Аваджи перестал замечать бег времени. Он словно превратился в одну из каменных баб, которые веками торчат на вершинах степных курганов и смотрят вдаль пустыми глазницами. Что час для них, что год – всё едино!
Пришел он в себя оттого, что тот же самый нукер тронул его за плечо.
– Полководец зовет!
Аваджи поспешно встал. Сейчас он узнает свою судьбу.
В шатре, кроме Джурмагуна, был ещё один человек, напоминавший лицом кого-то из северян. Говорил он по-монгольски совершенно свободно.
Северянин – кто он, помор, ливонец? – посмотрел на Аваджи вроде мельком, но от его взгляда сотнику стало не по себе, как если бы по обнаженной груди его вдруг проползла змея.
– Познакомься, юз-баши, с великим человеком, – проговорил Джурмагун, указывая на своего гостя. – Он – рыцарь и наш большой друг. И так же, как мы, ненавидит урусов. Я не могу назвать тебе его имени…
– Зови меня Литвином, как урусы.
– Рыцарь – не волшебник, – продолжал между тем Джурмагун, – но он умеет много больше, чем обычный человек. Например, нарядиться в любую одежду и быть своим среди чужих или пройти незаметно мимо любого поста. Он – везде и нигде!
– Великий багатур льстит мне, – скривил тонкие губы Литвин. – Именно в Лебедяни я чуть не дал себя раскрыть… Но ещё не всё потеряно. В Лебедяни остался человек, который по моему знаку откроет ночью городские ворота.
– Твоя задача, сотник, будет посложнее… – Джурмагун потрогал свой тонкий ус. – Ты постараешься вытащить за ворота Лебедяни коназа Севола…
Аваджи вздрогнул: так звали мужа Аны. Но, может, на Руси много князей по имени Всеволод?
От Литвина, однако, не укрылось его замешательство.
– Ты знаешь князя?
– Слышал, – кивнул Аваджи, решив, что скрывать ему нечего. Кроме самого малого. – Однажды к Тури-хану, нукером которого я был, привезли рабыню. Говорили, она жена коназа Севола.
– Как тесен мир! – Литвин доверительно обратился к Аваджи. – Слышал я эту историю. Молодая жена князя напросилась с мужем в поход к южным границам. Там на них напал отряд какого-то хана. Его называли султаном степей. Княгиню увезли в плен. Князь долго тосковал по ней, даже заболел, но потом выздоровел и женился на литовской княжне. Правда, мне говорили, бывшая жена недавно вернулась домой. Думаю, это всего лишь слухи. Может ли женщина без посторонней помощи убежать из плена с двумя детьми? Проехать на верблюде половину Руси…
Аваджи показалось, что ему не хватает воздуха. Что такое говорит этот иноземец? Слухи слухами, но упоминание о бывшей жене, о двоих детях… Так похоже на правду! Только бы ему ничем не выдать себя!
Но Литвин уже и так потерял к нему интерес. Он не сомневался, что нукер – он знает этих преданных воинов – выполнит всё, что ему скажут.
Теперь говорил Джурмагун.
– Как раз в это время рабы заваливают деревьями ров с водой, который кольцом опоясывает городскую стену. Я всегда говорил, что урусы слишком мягкосердны: они жалеют женщин, жалеют стариков и детей. Теперь вот жалеют рабов. Они не стреляют в них лишь потому, что те безоружны! А нам того и надо… Ещё немного, и наши пороки смогут подойти к городской стене почти вплотную. Конечно, если рыцарю удастся открыть ворота, стенобитные машины нам не понадобятся.
– Великий Джурмагун слишком близко к сердцу принимает такой ничтожный городишко, как Лебедянь, – заметил Литвин.
– Жители этого города посмели выказать неповиновение багатурам самого Бату-хана! – гневно процедил монгол. – Если им удастся противостоять нам, то и другие подумают, будто перед монгольским войском можно устоять. И уйдёт из сердец урусов страх. Тот, что ведёт за собой наши победы.
Ничего странного для себя в словах Джурмагуна Аваджи не услышал. Он и сам часто видел этот животный страх в запрокинутых лицах побежденных. Так, наверное, боится дикого зверя человек, столкнувшийся с ним на тропе безоружным и видя в глазах кровожадного свою смерть.
Но знал он и ярость зверя загнанного. Как живой встал перед глазами урусский багатур, сражавшийся один с десятком напавших на него джигитов.
Даже непосвященному было ясно, что битва его давно проиграна. Нападавшие рвали воина на куски, как стая шакалов истекающего кровью медведя. А он все бил и бил их, окруженный уже горой трупов, но не желающий сдаться. Страшный, окровавленный и… первобытно красивый! Так восхищался картиной сражения Аваджи-поэт.
Он чуть было не пропустил объяснения полководца. Тот рассказывал ему свой план: если удастся разозлить урусских воинов упреками в трусости – а это как раз брал на себя Литвин, – то они выедут из ворот города, чтобы ответить на вызов, который должен им бросить Аваджи. Для этого в помощь сотнику Джурмагун выделял лишь небольшой отряд джигитов. Ради дела он брался отвести подальше свое многочисленное войско, чтобы пока не пугать урусов.
– Горячи головы урусские, – говорил Джурмагун. – Увлекаются они битвой и обо всём забывают. В том и задача юз-баши: сделать вид, будто дрогнули его воины. И побежать прочь сломя голову. Как бы от страха. Разгоряченные битвой урусы кинутся следом, а убегающий отряд приведет их прямо к засаде! Говорят, урусский князь смел. И в бой своих воинов сам ведёт. Может, он сам и станет преследовать бегущих.
Такая хитрость нужна на тот случай, если верному человеку не удастся почему-либо открыть ворота. Оставшись без князя, жители города вряд ли долго продержатся. К тому же, Джурмагун собирается объявить им свою милость, пообещать всем жизнь, если горожане сложат оружие. Правда, Аваджи знал, чем обычно кончаются такие обещания, но война есть война!
