– Да, только без спиртного, потому что мы оба за рулем. Поможешь?
– Как – что? Накрывать поляну! – пошутил я и с удовольствием услышал заливистый смех Полины.
В четыре руки дело пошло быстрее, и уже скоро мы сидели рядышком на мягком пледе и передавали друг другу то сэндвич, то яблоко, то баночку с соевым соусом. Болтали ни о чем. Точнее, болтала Полина, а я слушал и порой вставлял свои краткие реплики. Мне было хорошо и спокойно – так, как не было уже очень-очень давно.
Я словно вернулся в беззаботные студенческие времена, когда вылазки на природу были в порядке вещей. Полина – юная, смеющаяся, полная задора – казалась мне сейчас не ученицей, а подругой-студенткой, которая догадывается, что я в нее влюблен, но не спешит пользоваться этим, а играет, флиртует и дразнит из чистого лукавства.
– Ты сейчас доиграешься, – пригрозил я ей в ответ на очередную шутку.
– И что ты сделаешь? – сморщила она свой носик и показала мне кончик языка.
– Хочешь узнать – что? – я обхватил ее за плечи, потянул на себя, повалил на покрывало и снял языком крошку с уголка ее рта. – Я тебя зацелую – до звезд из глаз! – пригрозил в шутку.
– Мм… звучит многообещающе, – эта мелкая заноза, не стесняясь, потянулась, положила ладошки на мои плечи, придвинулась вплотную. – Только пугаешь, или правда сделаешь?
Дважды уговаривать меня не пришлось – я понял с первого раза, и забыв о намерении держать себя в рамках, впился в эти смеющиеся губы.
28. Полина – Саша! Сашенька! – шепчут мои губы в промежутках между поцелуями.
Я запускаю пальцы в короткие волосы на затылке моего инструктора, поглаживаю его сильную шею, ловлю ртом его сорванное дыхание.
– Полька… девочка моя… – хрипло стонет он в ответ и, оставив ненадолго мои губы, прокладывает дорожку обжигающих прикосновений от мочки уха к ключице.
Его пальцы скользят по моей руке вверх, оставляя за собой след из россыпи ознобных мурашек, приближаются к груди, мягко сжимают ее через ткань.
Мне хочется большего. Хочется чувствовать эти прикосновения голой кожей, всем телом, так давно не видавшим мужской ласки.
– Только не останавливайся, – прошу я… кажется, вслух.
Казанцев сдавленно угукает, тянет вниз собачку молнии на моей ветровке, разводит в стороны тонкую ткань и ведет губами по краю кружева бюстгальтера.
– Я расстегну?.. – спрашивает разрешения, словно все еще сомневаясь в чем-то.
– Да… – почти беззвучно шепчу я и призывно выгибаюсь навстречу его жадному рту. – Да!..
Застежка на лифчике спереди, мужчина справляется с ней мгновенно.
– Приподними спинку, – просит нетерпеливо.
Я чуть приподнимаюсь, и он стягивает с моих плеч все сразу: и ветровку, и лямки бюстгальтера.
Замирает на миг, глядя на мою грудь с восторгом и жаждой…
– Ты знаешь, что ты – совершенство? – произносит с благоговением.
Я улыбаюсь, с сомнением поводя головой из стороны в сторону: в каноны модельной красоты я точно не вписываюсь, но разве это важно?
– Теперь – знаешь, – твердо заявляет мой инструктор и вновь склоняется ко мне, втягивает губами сосок, пробует его на вкус – языком, зубами, словно деликатес.
Я обнимаю одной рукой его шею, другой скольжу по спине, чувствуя под тканью летней рубашки горячее мускулистое тело.
Рубашка? Зачем он все еще в рубашке?
Я наощупь ищу пуговки, выворачиваю их из плотных петлиц.
– Хочу чувствовать тебя, Саша, кожа к коже, – говорю ему.
Казанцев послушно отрывается от моей груди, встает на колени, снимает рубашку – не расстегивая, через голову – и тут же опускается обратно на покрывало, вытягивается вдоль меня всем своим мощным телом, прижимаясь сбоку и чуть сверху. Его губы опять берут в плен одну мою грудь, вторую он обнимает свободной рукой, прикрывает сверху, словно защищая от солнца и ветра.
Его губы жесткие и жадные, пальцы – сухие и горячие.
Я теряюсь в новых-забытых ощущениях, плавлюсь то ли от летнего зноя, то ли от близости жаркого, словно печка, тела моего наставника. Глаза сами просятся закрыться, и я подчиняюсь, смеживаю веки. Сдаюсь, вверяю себя мужчине и его огненной страсти.
С закрытыми глазами тело становится чувствительней. Зачем мне видеть склоненный над моим животом затылок Казанцева? Я и так знаю, что он выцеловывает дорожку от груди к пупку, и еще ниже, ниже, пока не встречается с новой преградой на своем пути. Но теперь он уже не спрашивает разрешения, чтобы расстегнуть молнию моих бриджей и потянуть их за пояс вниз.
– Подними попку, Поля, – слышу я горячечный, быстрый шепот, и тут же приподнимаю бедра.
Мне мешает одежда! Вся – его, моя. Она сейчас не нужна. Лишняя. И я тоже тянусь к брюкам мужчины, ищу пряжку ремня, вожусь с ней, расстегивая. Саша ждет, терпит из последних сил, чтобы не оттолкнуть мои руки, не начать раздеваться самостоятельно. Я чувствую, что он даже немного отстранился от меня, и открываю глаза.
– Что такое? – смотрю на него вопросительно.
– То, что ты там увидишь, – он показывает взглядом на свои ноги, – гораздо страшнее на вид, чем вот это вот все, – рукой он указывает на правую половину лица. – Лучше, если ты будешь знать об этом заранее. И… я пойму, если ты не захочешь продолжения после того, как…
– Дурак! – я, как тогда, в машине у подъезда, прижимаю палец к его губам. – Какой же ты дурак, хоть и умный… Не важно для меня все это, понимаешь?
Тело, разморенное, наполненное истомой, не хочет двигаться, но я все же заставляю себя сесть, толкаю Казанцева на покрывало, а когда он, не сопротивляясь, вытягивается в полный рост – все же расстегиваю и стаскиваю с него брюки.
То, что скрывала от меня их ткань, выглядит действительно пугающе – для тех, кто мало работал в травматологии или реабилитации, кто не привык иметь дела со следами хирургических операций на человеческом теле.
Я же читаю по этим белым полоскам рубцов историю борьбы и страданий, мужества, преодолевающего самое черное отчаяние. Решительности, вынуждающей каждый день пахать до седьмого пота на тренажерах.
Теперь я знаю, какую цену платит мой мужчина – а он уже мой, хоть еще и не уверен в этом – за то, чтобы вставать с постели, чтобы ходить без костылей и даже без трости, чтобы сидеть за рулем не инвалидной малогабаритки, а мощного джипа.
Каждая мышца тела Казанцева проработана на зависть профессиональным бодибилдерам. Каждая выпуклость и впадина рельефной мускулатуры находится на своем месте и развита ровно настолько, чтобы красота не превратилась в безобразие, сила – в уродство. И я вижу эту красоту и гармонию. Любуюсь ими, уже почти не замечая длинных шрамов.
