— Марго?
— Да? — Она посмотрела на Тоби.
— Э-э… — Он взглянул на Тео. — Скажи, дружище, ты не мог бы всего на минутку оставить меня и маму?
Тео кивнул и двинулся в свою комнату. Я бросила взгляд на стоявшую в дверях Гайю. Она подошла ко мне и положила руку на мою.
— Ты в порядке? — спросила она.
Я кивнула, хотя была далеко не в порядке.
Я наблюдала, как Тоби извлек из своей слишком большой рыболовной куртки пачку бумаг и положил на обеденный стол. Я знала, что это такое. Он откашлялся и расправил плечи, одной рукой что-то ища в карманах.
«Свою уверенность», — подумала я.
Минуту или две он держал руку на бумагах, как будто отпустить их полностью означало совершить бесповоротный акт, сделать то, что он никогда, никогда не сможет изменить.
— Марго, скажи ему, что любишь его! — крикнула я, но та продолжала смотреть на подсолнухи.
— Это… бракоразводные документы, — сказал Тоби, делая вдох. — Все, что тебе нужно сделать, — это подписаться внизу, где уже подписался я, и мы оба сможем… покончить с этим делом.
Марго выдернула сухие черенки из вазы и прошествовала на кухню, не встречаясь взглядом с Тоби. Тоби последовал за ней.
— Марго?
— Что?
— Ты меня слышала?
— Они погибли, пока меня не было. — Она подняла сухие черенки.
— Да?
— Ты не менял воду?
— Нет, не менял. Я ведь тут не жил, помнишь? Помнишь, ты вышибла меня… Как бы то ни было, давай не будем об этом.
Я видела, что Тео стоит в дверях своей комнаты и внимательно слушает, желание его сердца сияло, как раскаленный уголь. Пожалуйста, пожалуйста…
Марго посмотрела на подсолнухи в своей руке.
— Знаешь, даже если я замочу их в ванной, даже если буду отмачивать их несколько дней кряду, они мертвы. Вот именно. — Она подняла глаза на Тоби. — Ты знаешь?
Он очень медленно кивнул и сунул руки глубоко в карманы. Потом покачал головой.
— Нет, вообще-то не знаю. О чем ты говоришь, Марго? Сперва ты говоришь мне, что тебе жаль, а потом… а потом мы все играем в карты, как будто мы снова большая счастливая семья…
Она быстро подняла глаза и так, будто не могла припомнить, спросила:
— В карты?
Это взбесило его. Тоби повысил голос:
— Я ждал шесть лет, чтобы ты меня простила, чтобы ты допустила возможность, что, может быть, просто может быть, я тебя не обманывал, и то, что ты видела, было выхвачено из контекста, что, может быть, я вправду тебя люблю…
— А ты любишь? — Она посмотрела на него.
— Любил, — опуская взгляд, ответил Тоби. — Да, любил. — Он швырнул бумаги на стол.
— Знаешь что? Эти цветы мертвы. Мне нужно заново начать свою жизнь.
Он ушел.
Тишина повисла в комнате, как самоубийство.
На следующее утро — письмо от Хьюго Бенета с благодарностями Марго за ее редакторские услуги и похвалами за ее работу над тетрадями Розы Уокман, с приложением давно запоздавшего по-королевски щедрого чека. Чека на двадцать пять тысяч долларов.
Я наблюдала, как Марго беспокойно движется по квартире, и вспоминала пустоту, начавшуюся, как только я выбросила из своей жизни алкоголь, словно гигантский камень убрали из устья пещеры.
Марго посмотрела в зеркало на свои волосы.
«Мне нужно постричься», — подумала она.
Потом прикоснулась к лицу. Ничего, кроме морщин и печали.
Она медленно прошла по коридору к комнате Тео, как канатоходец, осторожно ставящий ноги одну за другой, чтобы не упасть.
Когда Марго закончила пребывание в реабилитационном центре, ей аплодировали, сунув в руки искусно составленный букет из лилий и орхидей и, как миропомазание, объявив ее наконец-то чистой. Ее и остальных обитателей даже сняли на «Полароид» у входа в «Риверстоун» — у того входа, что с буддами и аистами. Она поставила снимки на каминную доску, прислонив к часам, как напоминание: ты теперь чиста. Не забывай. Но таковы уж реабилитационные центры: они очищают тебя настолько, что чистота эта начинает тяготить — слишком трудно навсегда, навечно остаться вот такой, идеально белой, лишенной человеческих слабостей. По крайней мере, я чувствовала себя именно так. Я хотела, чтобы кто-нибудь показал мне, как жить нормальной жизнью. Как жить без горы пустых бутылок из-под спиртного, поддерживавшей меня.
Тео свернулся калачиком в кровати, притворяясь, что спит. В его голове повторялось то, что он слышал от Тоби, и он изо всех сил старался с этим разобраться. Джеймс сидел на краешке кровати, пытаясь отвлечь его, дразня его воображение. Но это не срабатывало. Тео увидел, что Марго стоит в дверях, и медленно сел.
— Что ты скажешь насчет того, чтобы переехать в какое-нибудь другое место?
Она произнесла это как можно небрежнее, как будто все досконально обдумала, как будто в точности знала, что делает.
— Куда, например?
— Например, в Нью-Джерси? — пожала плечами Марго.
— А потом куда? В Лас-Вегас?
Она подошла к карте мира, висящей на стене над столом.
— Знаешь, мы с твоим папой там поженились.
— Тогда давай переедем туда.
Марго рассматривала карту, все еще сложив руки.
— А как насчет Австралии?
— Это ведь не в миллионах миль отсюда? — подумав, спросил Тео.
— Примерно в десяти тысячах.
— Ни за что.
— А почему бы и нет? Там живут кенгуру.
— Ты и в самом деле хочешь переехать в Австралию? — Тео вздохнул и свесил ноги с кровати. — Или это еще один способ отомстить папе?
— Ты переехал бы вместе со мной?
Тео посмотрел на свои ноги и наморщил лоб. Он снова будто разрывался надвое.
Я посмотрела на Джеймса.
— Скажи ему, что он вполне может отказаться, — произнесла я. — Скажи ему, что он может остаться с Тоби.
Джеймс кивнул и повторил мои слова. Спустя долгое время Тео поднял глаза.
— Мама, а я смогу навещать тебя в Австралии? — поинтересовался он.
То был его ответ. Марго пристально посмотрела на сына и улыбнулась.
— Конечно.
— Скажем, каждое лето?
— Да, хотя здешнее лето там — зима.
— А я смогу завести домашнего кенгуру?
— Может быть. Но ты точно сможешь приезжать и оставаться столько, сколько захочешь.
Конечно, я давно уже предвкушала переезд. Как бы сильно я ни доверяла теплым историям о Сиднее ради своего запоздалого чувства самосохранения, я ненавидела себя за то, что бросаю Тео. Это было нечестно — поставить его в такое положение, чтобы он вынужден был выбирать между Тоби и мной. Я была жестокой и безудержно эгоистичной, переезжая не в другую часть города, не в другой штат, а на совершенно другой континент.
