С высоты на нас посмотри-ка.
Спаси от кросса дальнего, от тумбочки дневального.
От работ физических и от занятий практических.
От наряда и вахты, ну и гарнизонной гауптвахты.
Молитва курсантаГлубокие, заросшие кустами труднодоступные овраги правого берега Донца издавна пользовались славой глухих, безлюдных мест, куда забредали только отчаянные сорвиголовы, по каким-либо причинам желавшие держаться подальше от людских глаз. На первый взгляд, предприятие их было совсем гиблым. Дикая степь служила обширным пастбищем для печенежских табунов и постоянным плацдармом, откуда уходили в набег на русские земли степные коршуны. Через эту же степь, возвращаясь, они гнали пленников, везли награбленные трофеи.
Многочисленные речки и ручьи, впадавшие в Северский Донец, образовали это место. Если стоять спиной к Руси, с левой стороны, глубоко прорезая песчаниковые и меловые скалы, создавали удобные естественные укрытия, где можно было переждать проход вражеской конницы, не встречая ни единой души и находясь далеко в стороне от бурных событий, или наоборот – участвуя в них по мере сил. Когда начинался набег, жители бросали свои жилища, скрывались в ущельях и лесах, составляли шайки, нападали на малые караваны печенегов, отбивая людей и захваченное добро.
Не всякий способен жительствовать в таком месте, поэтому и стекались сюда в основном всевозможные оторвы, по каким-либо причинам утратившие родовые связи или принудительно лишенные их. Те, кто не хотел мириться с законом, да люди, которым противно было вести спокойно-выверенную жизнь смерда, ковыряться в земле и плодить себе подобных, а опасная стезя человека с мечом в руке, наоборот, манила их, давала шанс не заскучать в житейском море.
К правому берегу Донца прилепилось большое село, название которого говорило само за себя – Лиховское. Вотчина боярина Прозора, до недавнего времени державшего в узде сотни две таких приемышей. Много лет он пробавлялся походами к соседям в Дикое поле, угоняя скот у степняков, попутно не брезговал и грабежом на реке. Людишки под его дланью не бедствовали, многие осев на землю, обзавелись семьями. Любой из них, помня, чья рука давала ему благосостояние, обеспечивала «заработком», способен был постоять за благодетеля. Но пришло время, и гроза лиховских земель тихо отошел в мир иной, оставив после себя богатую вотчину да единокровную дочь, незамужную, разменявшую возраст длиною в четверть века. Не то чтобы она была уродлива внешне, нет, можно сказать, мужчины засматривались на нее. Пригожа, сдобна, румяна, будто яблочко наливное. Вот только сначала папаша отпугивал женихов своей деятельностью, а потом и дочь успешно возглавила семейный бизнес. Какие тут могут быть женихания? Так, наверное, старой девой и суждено на роду остаться.
Сама боярышня сабелькой не махала, хотя и умела, но каждый выход своих головорезов планировала, седовласым сотникам внушение делала и строго спрашивала с них за каждый просчет. Ну, а уж добычу дуванить была мастерица, не скажешь, что волос длинный, а ум короткий. Если б не высокородная, то была б чистой воды атаманом в сарафане. За такого лидера умные люди держатся крепко, всячески оберегают. Потерять такого все равно, что самому на дорогу витую серебряную гривну нищему под ноги бросить.
Вот и в этот раз боярышня Велизара послала сотника Хиста с его людьми проехаться к границе со степью. По ее земле проехаться, ну разве что одним глазком посмотреть, чем там соседи промышляют. Много ли после долгой зимы привели с собой на выпас скотины? И не собираются ли в Черниговское княжество наведаться?
– Смотри там, сотник, не зарывайся! – умный взгляд зеленых глаз, казалось, проник внутрь мыслей умудренного жизнью человека, сказывались признаки происхождения существа, привыкшего повелевать. – Всей сотней границу степи пересекать и не помышляй. А то знаю я вас, старых, и все выверты ваши известны наперечет. Время еще для этого не пришло. Потерпишь!
Стоявшее перед сотником капризное, своенравное, себе на уме существо топнуло ножкой. Какое там! Да будь она трижды раскрасавица, кто такую замуж позовет. Хист крякнул в кулак, надеясь, что его мысли никак не отразились на лице.
– Ну, то, что на судовые караваны не нападать, то ты и сам знаешь. На одиночные лодьи дозволяю. – Улыбка тронула прекрасные уста, дева повторилась: – Дозволяю, но только ежели судно восточного купца будет. Своих пропущай, ежели из Руси на чужбину плывут. Ежели возвращаются, можешь брать, не возбороняю. Команду на корм рыбам отправишь, судно в одном из притоков притопишь. Жемчуга, драгоценные каменья, серебро, злато, пушную рухлядь, юфть, мед – это в усадьбу везешь, оружие, воск, пеньку, лен, зерно да кожи в пещерных галереях спрячешь, там до осени пусть лежат. В общем, не мне тебя, старого, учить, сам все давно знаешь.
– Все сделаю как надо, боярышня.
– Ой, смотри, Хист, не откуси кусок, какой проглотить не сможешь!
Хист, старый воин, пора уж и на покой, да все неймется ему. Каждую весну одно и то же, будто кто ворожит, покряхтит-покряхтит и в седло. Ну, теперь уж точно последний раз воев ведет. После похода повесит свой меч-кладенец на гвоздь в избе, всю сотню старшему сыну передаст, а сам, вон хоть рыбу с челна удить будет, тоже занятие.
Вниз по реке, на расстоянии версты от седого жиги, всего поросшего мхом, который испокон веку отмечал границу меж русской землей и степью, в двух стрелищах от старого печенежского кургана, выслал вперед дозорных, с остальной ратью встал поснедать. Ходили слухи, что в этом кургане укрыты сокровища древнего князька, одного из тех, что некогда в Дикой степи сложил голову от руки самого Рерика, легендарного варяга. Вот о князьке печенежском не осталось в истории даже имени. Да и неважно оно. Надоть будет собрать стариков, вскрыть погребение, да и ограбить убитого ворога. Да, так. А чего старикам проклятий бояться, свои боги завсегда захистят, на то мы и славим щуров наших, требы и подношения приносим. Не-е, точно захистят!
