— Я не знаю. Я об этом не думала.
— Что ж ты ничего не знаешь? Тебе надо делать карьеру. Чего-то добиться. Стать человеком.
— Стать человеком? — испугалась Надя. — То есть я им еще не стала?
— Вот станешь, когда будешь собирать полные залы в Лондоне.
Юлия Валентиновна тоже советовала Наде ехать.
В последние несколько месяцев Надя уже не брала у нее уроки. Во-первых, не было времени. Во-вторых, не было смысла. Надя не понимала, зачем играть в школьном классе музыки, на неудобной «изюмной» табуретке, если можно делать это дома, в своей родной комнате. Без посторонних. Присутствие Юлии Валентиновны Надя считала абсолютно бесполезным. И даже обременительным. После конкурса Чайковского Юлия Валентиновна практически перестала делать Наде замечания. В основном только нахваливала. Прерывала Надину игру, чтобы сделать очередной комплимент. И Наде приходилось каждый раз ей что-то отвечать.
Но все же она была первой и единственной Надиной учительницей музыки. И не спросить ее мнения Надя не могла.
— Конечно, Завьялова, ты еще сомневаешься? — сказала Юлия Валентиновна, от удивления распустив свой неровно накрашенный морковный рот. — Обязательно поезжай. А мы в школе повесим огромный плакат, чтобы все видели, какие выдающиеся у нас ученики. И на школьном сайте вывесим новость. Поезжай.
— Вы думаете?
— А тут и думать нечего. Будешь потом выступать с Лондонским симфоническим оркестром. Знаешь, как твоя бабушка — царствие ей небесное — была бы рада? И горда тобой.
Наде очень хотелось, чтобы бабушка была рада. Пусть даже она не здесь, не рядом, а в «небесном царствии». Возможно, она и оттуда видит все, что происходит с Надей. И ждет, что Надя наконец станет человеком. Потому что, видимо, до сих пор Надя им все-таки не стала, а только лишь начала процесс очеловечивания.
Но, как выяснилось, очеловечиться, давая концерты в доме престарелых, невозможно. Надя не знала почему, но раз все вокруг так считали, значит, так оно и было.
— А если я перестану приходить? — спросила Надя в следующий вторник у Маргариты Владимировны.
— Перестанете, Наденька? Почему?
— Возможно, мне придется уехать. Мой друг договорился с Лондонской консерваторией, и меня туда готовы принять. То есть договорился не друг, а… человек, с которым я встречаюсь.
Надя хотела добавить, что у этого человека на щеке родинка, как у Виталия Щукина. Но потом решила, что не стоит, потому что родинка тут в общем-то ни при чем.
Маргарита Владимировна опустила голову и вытащила маленькую шерстинку из пледа, лежащего на ее парализованных ногах.
— Ну что ж, Наденька… Вам сам бог велел поступать в консерваторию. Поезжайте, конечно.
— Но мне будет очень жаль, если я перестану сюда приходить.
— Мне тоже будет очень жаль. И всем остальным. Мы так привыкли уже к вашим концертам. Для нас это каждый раз такая светлая, невыразимая радость… Даже не знаю, как мы переживем ваше отсутствие.
— То есть, возможно, вы умрете? — испуганно воскликнула Надя.
— Да нет, Наденька, ну что вы, не переживайте. Просто нам будет вас очень не хватать. Но вы обязательно поезжайте, не упускайте такую возможность.
Надя поняла одно. Если она не поедет в Англию, этого не переживет Рома Павловский. А если поедет — этого не переживут обитатели дома престарелых, в частности Маргарита Владимировна. Но в пользу Англии работает еще один, дополнительный аргумент: Надино очеловечивание. И значит, логичнее все-таки поехать.
— Я согласна, — сказала Надя Роме Павловскому на большой перемене. Между химией и алгеброй. — Согласна поехать с тобой в Англию.
Рома Павловский на три секунды замер, а потом негромко переспросил — прозрачным виолончельным голосом:
— Ты это серьезно?
— Да, я это серьезно. Я подумала, что мне нужно чего-то добиться. Стать человеком. Бабушка была бы этому рада.
И тогда Рома Павловский с силой прижал Надю к себе. С очень большой силой. В Надиной голове включился даже не сломанный телевизор и даже не дрель. А сварочный аппарат. И во все стороны полетели сверкающие золотистые искры.
— Конечно, была бы рада. А я-то как рад, ты даже себе представить не можешь!
— Да, наверное, не могу, — прошептала Надя, вжимая горящую голову в плечи.
К счастью, Рома Павловский немного ослабил объятия. И огненные сварочные брызги начали потихоньку таять в головной темноте.
— Ты не пожалеешь, обещаю. Я сделаю все, чтобы тебе там было хорошо.
С того дня началась подготовка к поездке. Впрочем, Надю она не слишком затронула, поскольку ею занимался Рома Павловский. Наде только пришлось найти в ящике и передать Роме некоторые свои документы. А еще сфотографироваться два раза в фотоагентстве: на загранпаспорт и на визу.
По субботам и иногда по средам Надя бывала у Ромы в гостях. По средам Роминых восторженных родителей не было дома. По крайней мере днем. И Надя занималась с Ромой Павловским сексом. Смотрела в потолок или в сторону и вспоминала мертвых пианистов. А в субботу родители были почти всегда. Кормили Надю покупными пирогами или пиццей и восторженными голосами говорили о будущем. Об английском будущем их семьи, об их личном будущем, в котором Надя тоже теперь присутствовала. И потому сидела с ними за одним столом. От этой мысли становилось очень неловко. Неуютно и странно. Надя чувствовала себя не к месту в совершенно чужой, инородной, среде. Словно Надину черно-белую фотографию из загранпаспорта кто-то наклеил на цветной семейный снимок Павловских. Наклеил крепко, намертво, придавил тяжелой книжкой, и вот теперь Надя вроде как тоже член семьи. Хотя на самом деле ее тут не должно быть.
И тем не менее Надя была среди них. Старательно пилила ножом кусок пиццы с артишоками. Усердно кивала каждые пятнадцать секунд, чтобы показать, что слушает. Что вовлечена в общую беседу. Пару раз даже задала заранее подготовленные вопросы на неизменную тему — Лондон. Например, однажды Надя спросила у Роминых родителей, сколько примерно в Лондоне автобусных маршрутов. Ромины родители ответить не смогли. Впрочем, Надя и так знала, что маршрутов около семисот. Заранее посмотрела в Википедии. А вопрос задала исключительно ради участия в разговоре.
— Я сдам на права и буду тебя каждый день возить до консерватории на машине, — сказал Рома, положив руку совсем рядом с Надиной тарелкой. Даже слегка задев костяшкой мизинца кусочек вяленого помидора. — И никакие автобусы тебе не понадобятся.
— Но я люблю автобусы, — удивилась Надя и отодвинула тарелку от Роминых пальцев.
— Значит, будем ездить вместе на автобусе.
— Да какой автобус, пешком можно гулять! — восторженно воскликнула крупнозубая Ромина мама. — Это же совсем рядом с вашим общежитием.
— Ну не так уж и рядом, — задумался Рома. — Километра два, наверное. А до Надиной консерватории и того больше.
