Меж тем суббота, опустившаяся на бреги сопредельных стран, пошла на убыль в стране моего пребывания: вечером ожидалось воскресенье.
Вечером мы гуляли по широкой улице за гостиницами. От каждого входа тянулись длинные тенты открытых кафе: по южной привычке, народ заполнял их с сумерками. За пешеходной дорожкой расположились кафе поменьше. Легко одетая толпа неторопливо лилась в обе стороны. В дальнем начале улицы, откуда мы шли, за многочисленными столиками, уставленными коробками с кассетами, сидели чернявые юнцы. Из магнитофонов неслась восточная музыка, и, покачиваясь в такт ей, стояли вокруг их друзья: юнцов по десять у каждого столика. Странно, но магнитофоны, включенные на полную мощность, не диссонировали, а как бы сливались в единый «тумбари-китум», удивительно подходивший и к пальмам, и к несколько спавшей жаре, и к смуглым лицам продавцов и их друзей.
К середине променада восточные песнопения стали глуше, ушли из общего шума, и тут я услышал нечто очень знакомое — я сразу не понял что. Но стоило мне вслушаться в почти человеческий голос трубы на синкопированном фоне, как я узнал американский джаз. Старый, настоящий классический нью-орлеанский джаз, по которому мы так сходили с ума в далекие годы юности. А потом я увидел на невысокой эстраде музыкантов: черных американцев в превосходных пиджаках с широкими лацканами, в галстуках. Их совершенно не донимала жара, а на лицах было написано наслаждение музыкой, которую они сочиняли тут же, на месте.
Это было отменное завершение эйлатского дня, полного солнца, моря и маленьких тайн.
И все же еще один маленький сюрприз ждал меня в этот день. Мне нужно было позвонить за границу с «оплаченным назадом», как говорили во времена оны в Одессе. Я сконструировал нужную фразу и из первого же автомата набрал номер международной.
— Шалом, — сказал бархатный голос на иврите, — международная. Подождите, пожалуйста, несколько секунд. — И тут же без перерыва на безукоризненном русском: — Здравствуйте, международная.
Ни английского — согласитесь, пока еще международного, ни арабского — второго государственного языка, никакого другого не последовало, и через две минуты я уже говорил со своим абонентом.
Не скрою, этот случай был мне приятен — в смысле «не все англоязыким масленица», но в чем тут дело, я так и не понял: когда еще хлынет на эти берега россиянин, да и в самом городе русская речь довольно редка, народ тут больше восточный. Пустячок вроде бы, а радовало.
А эйлатский камень я увидел на следующий день, когда в воскресенье начала работать камнерезная фабрика. Он — зеленый, с лазурными вкраплениями — действительно очень красив, и я его с удовольствием купил. На память об Эйлате.
В других местах его не встретишь.
Чаепитие в Демре-кале
(Чудо в Мире Ликийской)
Святой Николай, известный также как Санта-Клаус, Синт-Клаас, Сваты Микулаш и в том же духе, живет, как известно, в Лапландии, на стыке границ Финляндии, Швеции и Норвегии. Каждое Рождество он запрягает оленей и несется на нартах, загруженных подарками для детей, по тундре. Управлять оленями — дело трудное, и подвиг, совершаемый ежегодно добрым святым стариком, можно особенно оценить, вспомнив, что он — южанин. Святой Николай родился на берегах Средиземного моря, правда, в те времена места эти назывались Ликией, а город — Мирой. Мирой Ликийской.
Посещение Миры — Демре-Кале по-нынешнему — мы с коллегой Александром наметили в самом начале нашего путешествия в Турцию. Расспросы на дураке (что по-турецки значит «остановка», в данном случае — автобусная) показали, что в Демре-Кале ничего не идет. Но, заверили нас, если мы выйдем на шоссе и станем голосовать, то уж до города с волнующим названием Финике доберемся во всяком случае. А из Финике в Демре-Кале не доберется только ленивый.
При всей европеизации турки народ все-таки южный, а это значит, что вы получите столько разной информации, сколько людей опросите. И при всем разнообразии она будет не стопроцентно точной: кому-то не захочется огорчить вас, и он подтвердит все, что вы хотите, а кто-то просто не в силах признаться, что он не знает того, о чем вы спрашиваете. В нашем конкретном случае этот факт оказался нам на пользу. Ибо в первом же новеньком долмуше выяснилось, что нас довезут до Финике, но зачем же высаживаться? Конечная остановка — как раз в Демре. Публика — в основном местная — стала дружелюбно подавать советы: «Айя-Николас? Святой Николай? Такси возьмите на станции. — Такси-макси! Зачем такси? Там идти всего ничего! Всего-ничего, эффенди! — Они же не привыкли по жаре ходить! — А! Жара! Сейчас разве жара? Вот в прошлом году! — Откуда будете, господа? У вас там тоже святого Николая знают?»
Так, в обстановке дружеской дискуссии мы доехали до Финике, и дорога взяла в горы, не удаляясь, впрочем, от моря, но то взлетая над ним, то серпантином спускаясь к нему. Заместитель водителя пробрался к заднему сиденью, достал полулитровую бутыль туалетной воды и налил каждому из пассажиров в подставленные ковшиком ладони. Это был еще один — неизвестный нам до того — вид долмушного обслуживания. Все обтерли водой лица и шеи, и, благоухая, автобус привез нас на родину Санта-Клауса.
Прямо у стоянки сидели, попивая чай, мужчины, сильно напомнив мне компанию из нахичеванского города Ордубад, прошел, перебирая четки за спиной, старичок в кепке «малый аэродром». Но может, потому именно отметил их мой глаз, что невольно искал совпадений с собственными представлениями.
Широкая короткая улица вела к площади Республики с памятником Ататюрку, а справа от нее начинался проспект Ататюрка. Небольшой наш опыт подсказал, что если бы имя Основателя носила площадь, то проспекту бы досталось название Республики, но в любом случае он служил бы главной улицей города. Он действительно был главной улицей, что подтверждали магазины, многоэтажные дома и три обязательные вывески: «Адвокат», «Инженер-механик» и «Зубной врач».
В перпендикулярном к проспекту переулке мы увидели стоящие в тени столики и, безошибочно поняв, что можно выпить чаю, присели к ним: промочить горло, передохнуть и получить консультацию. Улица была малолюдной и тихой.
Из черт местного быта, подмеченных уже до этого нами, удивляло сначала отсутствие слоняющихся по улицам детей — и это в каникулярное время, в приморских городах и в многодетной стране. Объяснение оказалось простым: все дети заняты на работе — в любой лавке, чайхане, мастерской родителям помогали мальчики. Девочек можно было увидеть во дворах — они помогали матерям. Мальчики же — и подростки, и юноши — трудились в семейном бизнесе. И хотя семейственность исключала соображения об эксплуатации, о сокращенном рабочем дне тоже не могло быть речи. Впрочем, как иначе подготовить специалистов в тонком деле наследственной профессии?
Немедленно появились два серьезных мальчика в чистых рубашках и глаженых черных брюках, выслушали заказ и принесли чай. Но поскольку, очевидно, иностранцы — редкость в этой чайхане, остановились неподалеку, с интересом нас разглядывая. К следующей порции чая появился их папа.
