Редж тоже слушал эту речь. Приятная перспектива, ничего не скажешь: не забудем, не простим, кровь за кровь. Его поместили в отдельной каюте, но находился он под неусыпным контролем старшины Ноукса. Тот страдал язвой двенадцатиперстной кишки, поэтому большую часть дня лежал на верхней полке, но безропотно сопровождал Реджа в гальюн. Соседями по каюте они стали по решению советских и британских представителей на корабле после того, как трое русских, якобы по совету Реджа, прыгнули за борт в Бискайском заливе и их не без труда выловили матросы. Кто-то из русских по собственной инициативе попытался перерезать себе горло столовым ножом. Ножи и вилки отобрали, люди ели ложками. Майор Машук потребовал высадить Реджа в Генуе. Британское начальство находило это требование обоснованным, но капитан не согласился из принципа: британские власти и так достаточно много делают для русских и не позволят диктовать им, как поступать с британскими военнослужащими.
Марию Ивановну Редж видел только однажды, перед тем как к нему приставили Ноукса. Он доставил в медпункт беременную Евгению, которую застал на палубе. Она прогуливалась в сопровождении худосочного советского солдата в очках и, заметив Реджа, бросилась к нему с криком «Началось!», будто он был отцом ребенка. Тревога оказалась ложной. Скорее всего, появления ребенка следовало ожидать сразу после остановки в Стамбуле. Глядя на Реджа, Евгения рыдала, называя его отцом родным. Тогда-то Редж и Мария Ивановна смогли немного поговорить.
– Вот это по-русски! – сказала она. – Ты из любви ко мне пошел на такой риск, в этом что-то от героев Пушкина и Лермонтова. Это подвиг. Мы больше не увидимся, но станем писать друг другу письма. Мы пережили идиллию в тяжкие времена. Теперь все кончено.
– Ты так ничего и не поняла, – говорил Редж. – Я не просто хотел обнять тебя в последний раз, хотя и это для меня значит многое. Я хочу спасти тебя. Мне ничего не грозит. Меня не расстреляют и даже в тюрьму не посадят. Война почти окончена. Но у людей и в лагере, и здесь, на корабле, верное чутье. Они не зря боятся самого худшего. Их страх вполне обоснован. Для меня невыносима мысль о том, что по прихоти Сталина ты попадешь в подвалы Лубянки или в какой-нибудь лагерь. Я хочу, чтобы ты осталась в Англии, целая и невредимая.
– А Петр Лаврентьевич? Мало же ты знаешь о любви. Уходи, мне надо лечить мужика, который хотел себе глаз выколоть.
– Святая наивность! – беспомощно воскликнул Редж, глядя в иллюминатор на пенящиеся волны Средиземного моря.
– К тому же мне теперь нечего бояться. Я стала любовницей майора Машука.
– О, боже! Только на время плавания?
– На время плавания и еще на сколько понадобится.
– Бог мой! Опять измена.
– Для советского человека главное – быть верным Родине. Тебе, английскому капиталисту, этого никогда не понять.
– Боже правый!
Долгими бессонными ночами, под стоны мучившегося язвой Ноукса, Редж мастурбировал, воображая обнаженную Марию Ивановну, чей образ иногда сливался с образом моей сестры. Иногда обе женщины представали как персонажи «Пира Валтасара», хотя эта гравюра из старой Библии давно уже утратила для него эротическую привлекательность и лишь напоминала о доме, о семье.
После разговора с Марией Ивановной он был совершенно раздавлен. Будущее представлялось Реджу пустым и никчемным, но он утешал себя тем, что после шести лет войны многим оно рисовалось таким же. В одном из горячечных видений, вызванных бессонницей, перед ним возник улыбающийся Уинстон Черчилль в котелке и галстуке-бабочке, с гаванской сигарой в углу улыбающегося рта. Толстыми растопыренными пальцами он показывал латинскую букву V. Жест, которым древние римляне приветствовали друг друга, правящий класс превратил в знак победы, а доктор Геббельс толковал как verloren.[59]Редж мечтал заткнуть эту сигару горящим концом в глотку негодяю Черчиллю. Ему не давали покоя хихикающие Черчилль и Сталин. Облизывая жирные пальцы, они уплетали молочного поросенка и обсуждали передел Европы. Редж считал своим долгом написать в самые крупные газеты и рассказать о соучастии Британии в массовом убийстве русских, но что толку – такое письмо никто не опубликует. Да он и не мастер на эти вещи, другое дело стихи – тут он мог похвастаться несколькими переводами из Лорки. Вспомнив об этом, Редж принялся сочинять что-то на почтовой бумаге, взятой у Ноукса. Он написал о безжалостном мече, имя которому Амор, но, перечитав, с отвращением разорвал листок. Ноукс видел, как Реджу скверно и как он подавлен, и старался разговорить его. Рассказывал, как скучает по своему крошечному огороду позади городского дома, где выращивает всякие коренья, и даже стал называть Реджа корешем, а в конце концов так расчувствовался, что выпалил:
– Что за идиотизм держать человека все время взаперти! Пошли лучше прогуляемся.
Они вышли на палубу. Корабль приближался к Мессинскому проливу.
– Как ваша язва?
– Покоя не дает, иногда болит, будто ножом режут. Демобилизуюсь, придется операцию делать. Мне за это нашивка, как за ранение, полагается. Война во всем виновата.
Они поднялись на верхнюю палубу. Корабль не спеша продвигался в узких водах между Калабрией и Сицилией. Дул свежий весенний ветер.
– Сцилла и Харибда, – сказал Редж.
– Что-что?
– Сцилла – это шестиглавое чудовище на двенадцати лапах. Лает, как собака, а туловище опоясано псами с волчьими головами. А Харибда – чудовище, жившее на противоположном берегу под смоковницей, – трижды в день выпивала море, а затем извергала его назад. По преданию, именно здесь они и обитали.
– Где ты нахватался такой бредятины?
– У Гомера и Овидия. Именно это называется классическим образованием. Что вы вдруг скисли – язва беспокоит или образованных презираете?
– Образование у меня у самого есть. Но только всей этой ерунде меня не учили. В мирное время нужно военное образование получить, тогда быстрей карьеру сделаешь.
– Эта бредятина, как вы выразились, есть точный образ времени, в котором мы живем. Шестиглавые чудища, бесконечно плодящие волков.
– Белены объелись твои фантазеры.
– Все мы белены объелись.
– Слушай, кореш, все-таки странные мысли тебе в голову лезут.
Когда ночью проходили через Ионическое море, Ноукс с криком пробудился от ночного кошмара. Редж не спал.
– Что, опять язва?
– Приснилось, будто шестиглавое чудище грызет мои внутренности. Зря ты всякие ужасы мне рассказывал. Лучше помоги прикурить.
Пройдя остров Китиру и лавируя между Кикладами, они выходили в Эгейское море. Греки создали самые яркие образы чудовищ, предоставив будущему их материализовать. Они же изобрели логику. Два этих обстоятельства тесно связаны. Свесившись за борт, Редж наблюдал за бьющимися о корму волнами. Чарли Ноукс с удивлением отметил, что язва почти не дает о себе знать с тех пор, как ему приснился тот сон. Но тут на палубе появился майор Машук и приказал Реджу вернуться в каюту. Редж ответил, что не подчиняется приказам большевистских убийц. Майор Машук оскалил гнилые зубы, свидетельствовавшие о слабости советской стоматологии, и, подтолкнув его в спину, повторил приказ.
