— Беатриче! — отчаянно крикнул я, пытаясь вырваться. — Беги с Горловым! Уезжай отсюда!
Горлов ринулся к схватившим меня солдатам, но ему в грудь уперлись острия сабель.
Откуда-то появился князь Мицкий.
— Этот человек офицер! — заревел Горлов, пока солдаты осыпали меня ударами.
— Больше нет! — презрительно бросил Мицкий. — Светлейший объявил его шпионом.
Я боролся из последних сил и даже умудрился встать и протащить повисшую на мне свору несколько шагов. Последнее, что я помню, — это отчаяние на лице Горлова и двух гвардейцев, уводивших Беатриче из зала. Потом меня чем-то ударили в висок, и я потерял сознание.
* * *
Не знаю, как долго блуждал я в сумраке беспамятства, но когда я очнулся, то обнаружил, что раздет догола и лежу на холодном каменном полу подземелья. Перед моим мысленным взором мелькнули сапоги двух солдат, избивавших меня на допросе, хотя меня ни о чем и не спрашивали. Затем дверь за ними с лязгом закрылась, и я остался в темной комнате, жалея, что они не убили меня.
Было очень темно, и снаружи не доносилось ни звука, поэтому я понятия не имел, сколько прошло времени. Стражники, заходившие в темницу, сказали, что я здесь уже неделю, хотя я думал, что прошел всего лишь день, а когда, как мне казалось, прошла неделя, они заявили, что я здесь всего один день. Стражники делали все, чтобы сломить мой дух. Бывало, они так долго не появлялись с отвратительной похлебкой, которой меня кормили, что я начинал думать, что обо мне вовсе забыли. А потом вдруг они меняли тактику и появлялись так часто, что я желал, чтобы они обо мне забыли, потому что каждый раз они жестоко избивали меня, отчего мое тело становилось одной сплошной раной. Но во всем этом была одна непонятная странность — они никогда не били меня по лицу. И это внушало мне слабую надежду на освобождение.
* * *
Я лежал голый на холодном каменном полу, покрытом вонючей соломой, когда оба моих тюремщика с грохотом распахнули дверь, навалились на меня и связали по рукам и ногам так, что я мог шевелить только пальцами. Затем они прижали меня к полу и начали лить в ухо ледяную воду.
Помню, в детстве я сунул в ухо соломинку, чтобы выгнать какое-то насекомое, которое, как мне тогда представлялось, поселилось там и жужжит. Боль была такой резкой и ошеломляющей, что я предпочел оставить воображаемое насекомое там, где оно есть.
Эффект от ледяной воды, которую заливали в ухо, был в сто крат сильней. Я закричал, но тюремщики тут же заткнули мне рот какой-то вонючей дерюгой. Мой мозг, казалось, превратился в лед, но я зря надеялся, что это заморозит боль. Наоборот, она только усиливалась. Я бился в судорогах, тщетно пытаясь потерять сознание. Сколько продолжался этот кошмар — не имею ни малейшего понятия. Тюремщики повернули мою голову на другую сторону, и, прежде чем они начали заливать воду в другое ухо, я услышал чей-то голос:
— Сознавайся… сознавайся… сознавайся…
И снова струя ледяной воды. Потом они оставили меня ровно настолько, чтобы я начал надеяться, что допрос окончен, и снова принялись за дело.
35N-ский монастырь был тем самым местом, куда русские цари и царицы отсылали нелюбимых жен, опостылевших мужей, строптивых сестер, претендовавших на трон братьев, которые мешали единолично править Россией, и матерей, влияния которых опасались.
Здесь можно было увидеть лишь снующих по двору монашек да солдат, охранявших этот не то монастырь, не то тюрьму.
Беатриче никогда раньше не слышала об N-ском монастыре и поэтому не имела представления, где он находится. Двое солдат, которые увезли ее из дворца, набросили ей на плечи плащ и завязали глаза. После часа езды в карете они долго куда-то вели ее, а когда сняли повязку, то Беатриче обнаружила, что находится в большой комнате с зарешеченным окном и кроватью у стены. У окна стоял стол с письменными принадлежностями, но бумаги на нем не было — только православное Евангелие. Беатриче понятия не имела, где она находится. Место было очень похоже на тюрьму, но не для простых узников.
Монашка, снявшая повязку с глаз Беатриче, безмолвно удалилась, закрыв за собой дверь на засов. Судя по звуку, засов был довольно мощный.
Беатриче прошлась по комнате, пытаясь собраться с мыслями, и выглянула в окно. Зрелище, открывшееся перед ней, было малоутешительным. Всего в нескольких шагах от окна вздымалась отвесная гранитная скала, возле которой был построен монастырь. В скалу были вбиты железные крючья, на которых в прошлом вешали тела изменников, чтобы обитатели комнаты могли о многом поразмыслить, глядя на них. Погода и птицы потрудились над останками несчастных, и то, что увидела Беатриче, было лишь частью скелета с остатками длинных прядей на черепе. Похоже, последней жертвой была женщина.
Беатриче поспешно отошла от окна, обещая себе, что больше никогда не подойдет к нему.
* * *
Пока я лежал на полу своей темницы, трое всадников неслись по дороге через заснеженные леса в окрестностях Санкт-Петербурга. Они летели сквозь зимний лес, словно призраки, и когда вырвались на поляну, где расположилось крохотное поселение лесорубов, все обитатели поселения замерли, похолодев от ужаса. Сами они никогда раньше не видели казака по прозвищу Волчья Голова, но столько слышали о нем, зачастую от людей, которые тоже знали о нем только понаслышке, что сразу поняли, кто к ним пожаловал. Они просто оцепенели, словно страшное чудовище, всегда казавшееся просто ночным кошмаром, вдруг выскочило к ним навстречу из заснеженной чащи.
Волчья Голова и еще два казака ехали между домами, направляясь к деревянной церквушке, расположенной в центре поселка, рядом с колодцем.
— Кто староста?! — рявкнул Волчья Голова на оцепеневших крестьян.
Кто-то указал на толстенького человечка, пытавшегося укрыться за штабелем бревен. Он уже хотел было удрать, но Волчья Голова толкнул коленями коня и, быстро догнав старосту, схватил его за шиворот и доставил к колодцу. Швырнув его на снег, казак прямо из седла вскочил на деревянный сруб колодца.
— Граждане России! Слухи о том, что я сбежал в Сибирь, — это ложь, распускаемая царским двором! Вот он я, здесь, и хочу получить то, что мне полагается! Вы небось забыли меня и платили в казну, а?
С этими словами Волчья Голова расстегнул штаны и помочился на спину старосты. Совершенно обескураженные крестьяне, открыв рот, смотрели на это зрелище, хотя кое-кто и прятал ухмылки.
Волчья Голова застегнулся, вскочил в седло и в сопровождении своих казаков исчез среди заснеженных деревьев.
На следующий день дрожащий от страха староста предстал перед царицей. И самое страшное было даже не то, что его привезли во дворец, где ему пришлось со всеми подробностями рассказать о случившемся. Самым страшным был пылающий гневом взгляд императрицы. И этот взгляд она устремила на столпившихся перед ее троном генералов.
— Вы что же, не смогли поймать его даже со всей армией?
