Ши сразу смылся, но Кира хотела его дождаться. Хотя бы узнать, как она попала сюда, в комнату. Видимо, в очередной гостиничный номер. Неужели волок её на себе? Или ещё как? Уж про это он мог бы рассказать. А потом поняла – не дождётся.
Размеренный шум воды за стеной убаюкивал. Как шелест дождя. Кира доползла до кровати, откинула измазанное ею же покрывало, улеглась и почти сразу провалилась в сон. Как в небытие. Потому что очень хотелось именно в небытие. Чтобы забыть всё то, что сумела узнать.
Из-за этого и просыпаться она не спешила. Проспала, наверное, целый день, а когда открыла глаза, всё равно посчитала, что мало.
Лучше и дальше спать, не вставать. Потому как вечер или ночь – что там уже наступило? – не обещал ничего хорошего.
Она прекрасно знала, что вскоре за очередным её выпадением из реальности последует приступ неуправляемой агрессии. Но не настолько же быстро! Суток не прошло.
Кира сжала в пальцах кромку одеяла, даже зубами в неё вцепилась, пытаясь унять рождающуюся глубоко внутри себя яростную дрожь.
Нет, не получалось лежать. Отбросила одеяло, вскочила.
Ши находился в комнате, стоял у окна. Может, раньше и смотрел в него, но сейчас развернулся в сторону Киры.
А вот зря!
«Отвернись! Хватит пялиться!»
С силой стиснутые зубы мешали вырваться словам.
Кира метнулась к дверям, потом к столу. Без смысла, просто чтобы двигаться. Но этот дёрганый бег самой же показался глупым и смешным. И он наверняка смеётся над ней. Наблюдает и смеётся. Хорошо хоть молчит.
«Не вздумай хоть что-то вякнуть. И шевельнуться не смей. Словно тебя нет. Словно ты стул. Или шкаф. Не способен ни видеть, ни думать, ни чувствовать».
Подскочила к кровати, села, схватила подушку, прижала к груди. Как защиту. Как что-то мягкое и успокаивающее.
Не помогло.
Ни разу ещё подобного не было. Чтобы так. Неуправляемая злость клокотала внутри настолько сильно, что просто подбрасывало, рвало с места. Либо биться башкой об стену, либо нестись неважно куда. Вылететь из этой комнаты, и лучше не через дверь. Чтобы шаг – и сразу на свободе. Как Ши делает. Прыжок из окна.
Какой там этаж? Пятый? Шестой? Вот и отлично. Зато дальше бежать уже не захочется. И не получится. Душа – птичкой в небо. И выше. Между пятен света и тьмы, среди непрерывного движения, к манящему сиянию впереди.
Должна же Кира когда-то его достичь. Нырнуть, раствориться, тоже обернуться сиянием. Или что там из неё получится?
Изломанная фигурка на асфальте? И ярко-алый нимб вокруг головы. Или пятый этаж – это не настолько высоко?
Всё-таки лучше в дверь.
Кира отшвырнула подушку, подскочила с места.
– Куда? – настолько неожиданно, жёстко и резко. Стегануло в спину, заставило вздрогнуть.
Обернулась, глянула с ненавистью, прошипела сквозь сжатые зубы:
– Тебя не касается.
Но он не впечатлился, приказал с твёрдой уверенностью:
– Останешься здесь.
– Как же! – усмехнулась вызывающе, но другая Кира – настоящая, нормальная, спрятанная глубоко-глубоко внутри, придавленная злостью так, что не пошевелишься, отчаянно кричала: «Да сделай же что-нибудь! Останови меня!»
А он… он выдал презрительно:
– Опять собираешься напиться и с кем попало в подворотне…
– Заткнись! Кто бы говорил! Сам-то – с кем и где? И вообще, ты мне не папа, чтобы следить за моим моральным обликом. Так что – пока!
Он – точно не папа, не предложит: «Лучше ударь меня», не станет повторять умоляюще: «Кирюшенька, Кирюшенька…» Он бросит коротко:
– Я сказал – стой!
– Да мне… плевать, что… ты… сказал! Можешь болтать что хочешь.
Всё-таки поднялся, приблизился. Кира встретила его очередным, полным ненависти взглядом.
– Что? Опять врежешь? Давай! Не стесняйся! Да ты и не постесняешься. Ну! Или я сама тебе врежу. Хотя нет. Лучше я пойду. На фиг отсюда!
Проорала во всё горло, собралась развернуться к двери. Уже почти развернулась. Но он ловко поймал одну её руку, крутанул Киру лицом к себе. Потом поймал другую руку, сдавил запястья, не жалея, до боли, толкнул назад. Да так и наступал, пока она не упёрлась спиной в стену. И руки тоже пригвоздило к стене. Словно на распятии.
Кира попыталась вывернуться, попробовала пнуть, но он опередил. Не пнул, конечно. Другое.
Даже губы у него жёсткие.
Хотела крикнуть: «Нет!» – но отрицание раскрошилось под этими губами. Любое отрицание. Потому что он прекрасно понимал, как справиться с Кириной злостью.
Запястьям больно, губам больно. А она ловит эту боль как спасение. С голодной жадностью. И часть возвращает ему.
Злость, боль – почти одно и то же. И Кира едва не завопила, когда перестала ощущать своими его губы. Но они не пропали совсем, уже через мгновение касались Кириной шеи.
Он точно знает, что делает. Пусть.
* * *
Кира проснулась. Одна. И хорошо. Потому что стоило включиться сознанию, неудержимо захотелось стыдливо уткнуться лицом в подушку. Даже на стены, потолок и мебель неудобно было смотреть. Они хоть и неживые, но тоже – свидетели. Прошедшей ночи. А давно ли Кира орала про себя: «С ним! Ни за что! Никогда!» И…
Когда она сможет целиком и полностью отвечать за себя, за то, что творит?
И этот… Зачем?
Уж лучше бы опять – по морде и в ледяной душ. Чем так.
Неужели он не понял? Или просто лень было тащить Киру в ванную, самому мокнуть в холодной воде?
Совершил благородный поступок и заодно получил удовольствие. Или он – с трудом преодолевая отвращение?
Нет. Точно удовольствие. Кире не померещились все эти сладостные стоны, когда её почти целиком замутнённое сознание само собой изумлённо фиксировало: «Да, оказывается, он может чувствовать!»
Хотя чувства чувствам рознь. Одни для тела, другие для души. Но ведь и она, помимо смущения, не испытывает ничего особенного. Просто опасается лишней многозначительности и напряжённости в отношениях между ними. Оптимально же было: деловая договорённость «ты – мне, я – тебе».
Ему-то наверняка всё равно, а Кира ещё не до такой степени безучастная.
Подольше бы не возвращался. Но он… он всегда так: стоит Кире подумать об одном, он тут же делает наоборот.
Дверь тихонько скрипнула. Если сейчас отвернуться к стене, он успеет заметить движение, и получится слишком демонстративно и красноречиво.
Надо смело смотреть реальности в глаза. И как можно безучастней.
А он на Киру не глядит. Прямо на ходу пьёт из стакана. Что-то белое.
