Женщины — это не слабый пол. Слабый пол — это гнилые доски.
Фаина Раневская Лиля пошевелила пальцами и с удовлетворением поняла, что они ее почти не слушаются. Пальцы были в тесте. Она месила уже третью порцию, щеки, лоб и кончик носа у нее были щедро припудрены мукой. Она примерилась на глазок и бросила в кастрюлю еще горсть муки, уменьшая вязкость теста.
— Мы не сожрем столько, — авторитетно заявил Лавров, глядя на две огромные доски, на которых лежали готовые к варке манты.
— Мы — сожрем. — Бунин отложил скалку и строго посмотрел на Лилю: — Ну, скоро ты, а то у меня фронт работ освободился?
— Сейчас, Ванечка, — виновато подхватилась она. — Заканчиваю уже.
Собраться вместе после законченного расследования и сообща сначала лепить, а потом есть манты, было ее затеей. Весело пыхтела паром стоящая на плите мантовница. Она месила тесто, Иван его раскатывал, Валерия Сергеевна отвечала за начинку, Воронов и Зубов лепили манты, и получалось у них ровно и складненько. В большой комнате Степка, Гриша и Матвей смотрели какой-то увлекательный фильм про динозавров. В общем, у всех было дело, и всем было хорошо.
На подоконнике в кухне стоял огромный букет белых роз. Лавров, пару дней назад делая предложение, решил не мудрствовать и на язык цветов не переходить. И так он уже надоел до чертиков.
Переживать недавний ужас не хотелось, но Лиля знала, что разговор о Лёке и совершенных ей злодеяниях все равно зайдет обязательно. Такие уж они все были люди. Никогда не оставляли даже малейшей недосказанности.
— Как это ты добилась, что она раскололась? — разговор первым начал Зубов, ничуть не стесняющийся того, что может обращаться на «ты» к великой и ужасной Лилии Ветлицкой, подполковнику юстиции. Но теперь его фамильярность Лилю вовсе не коробила.
— Это не я. — Лиля таинственно улыбнулась и покачала головой. Легкое облачко муки поднялось с ее щек. — Она все рассказала, но не мне. — И замолчала, чтобы поддразнить ребят.
— А кому? — первым не выдержал, естественно, Зубов. Лиля снова улыбнулась. Молодой еще, горячий, но учится, всему учится…
— Лагранжу, — наконец смилостивилась она. — Понимаете, все, что случилось, это последствия психологической травмы, которая была нанесена Лёке в детстве.
— То есть ты хочешь сказать, что психиатрическая экспертиза признает ее невменяемой, и ей все сойдет с рук? — вдруг заволновался Воронов.
— Экспертизы еще не было, — Лиля понизила голос и притворила дверь в кухню, чтобы мальчишки не услышали, о чем они говорят. Они и так еще не совсем оправились от этой истории. — Экспертизы не было, но Лагранж уверяет, что Лёка абсолютно вменяема. Психотравма не приводит к сумасшествию, если ты об этом. А вопрос, что есть норма, он вообще открытый. Никто из нас не может быть уверен, что полностью нормален, ни ты, Леша, ни я, ни, вон, Лавров. — Ее взгляд, брошенный на Сергея, моментально потеплел. Она будто погладила его глазами, и он улыбнулся в ответ легко и открыто.
— Расскажи всем, Лиль, — попросил он в ответ. И она рассказала.
Оля Широкова родилась нежеланным ребенком. Ее мама была уверена, что незапланированное рождение старшей дочери испортило ей молодость, а вместе с ней и жизнь. Дочку она не то чтобы не любила, но держалась с ней строго и холодно, шпыняла по пустякам и ни разу не приласкала.
На контрасте Оля, или как ее звали в семье, Лёка, особенно тянулась к своей тете Миле, старшей сестре мамы. Та, одинокая и бездетная, страстно любила детей, поэтому охотно общалась с племянницей, а когда в семье Широковых родился младший сын Илья, в отличие от Лёки желанный, то и вовсе забрала племянницу жить к себе.
Те годы, которые Лёка провела рядом с Милой, были самыми счастливыми в жизни девочки. Но, когда ей исполнилось двенадцать лет, Мила внезапно вышла замуж за пожилого вдовца с тремя детьми и уехала из областного центра в глубинку, фактически бросив Лёку, вернув ее родителям, как ненужную куклу.
Предательство тетки Лёка переживала остро и болезненно. Ей казалось, что она больше никогда в жизни не сможет никому доверять. Но в институте в ее жизнь вошла Сашка, Александра, Аля, и девушки стали неразлейвода. Их дружбу, казалось, не может разрушить ничто, включая цунами. Но девушки полюбили, и так случилось, что одного и того же человека. В этом не было ничего удивительного, потому что они вообще были очень похожи внутренне. Им нравилась одна музыка, одни книги, они одинаково ощущали запахи, любили грозу и не терпели снег. И Дмитрия Ковалева обе полюбили глубоко и искренне. Только одна безответно.
То, что Митя выбрал Сашку и хочет на ней жениться, стало для Лёки вторым ударом, который она компенсировать уже не смогла. Сначала девушка попыталась покончить с собой, выпив уксусной эссенции, но ее спасли, и она долго лечилась от последствий химического ожога пищевода. Операции следовали одна за другой с небольшими перерывами. Из-за попытки суицида Лёка попала в психиатрическую больницу, правда, ненадолго, потому что нуждалась в очередной операции.
Она терпела мучительные манипуляции, неласковые руки медсестер, осуждающий взгляд матери. В ее жизни не было ничего, кроме боли. Физической и душевной. И последняя разъедала ее изнутри сильнее любой кислоты.
Выдержать боль помогала только ненависть. Цельная, сильная, выкристализовавшаяся ненависть, которая давала силы справиться с атаками боли, потому что дарила надежду на будущее. В этом будущем Лёка должна была отомстить. Объектов для ненависти было три — Мила, Сашка и Митя, и покончить с ними нужно было одним ударом, но так, чтобы они тоже мучились так же сильно, как она, Лёка.
