Руби распахивает голубые глазки, ее рот тоже раскрывается, и наружу вырывается вопль негодования. Волнами. Когда начинает казаться, что он стихает, Тень тычет снова. Он задействует все ее силы, до последней капли. В конце концов его вознаграждает стук в дверь, поначалу робкий, а потом превращающийся в ритмичные удары. Снаружи слышны голоса. Потом стук и голоса прекращаются. Вернитесь, говорит он. Вернитесь.
И они возвращаются, только теперь слышен не стук, а рубящий звук. Раскалывается, разлетается в щепки дерево. В образовавшейся дыре сверкает лезвие. Лезвие пропадает; на его месте возникает рука, она шарит, пока не нащупывает американский замок.
Дверь распахивается, а у Руби теперь хватает сил только смотреть. Ее спаситель – огромный высокий черный человек в костюме, в руках у него топор. Из-за его плеча выглядывает лицо – его жена. Она произносит:
– Малышка, малышка. Господи милосердный.
Стелла вбегает в комнату, подхватывает Руби на руки и прижимает ее к своему колотящему сердцу. Девочка холодна как лед. Не обращая внимания на небольшую толпу, начавшую собираться у двери, Стелла расстегивает свое черное платье и прижимает Руби к мягкой теплой коже.
Все происходит так быстро, что у нее нет времени задуматься, что она увидела, когда Сэмюэл только распахнул дверь: что-то маленькое и темное, склонившееся над грудью Руби, оно отпрыгнуло и пропало в углу. Ночью, в постели, она рассказывает об этом Сэмюэлу. Он отвечает, что у нее крыша поехала.
52
Час волка
26 декабря 1983Шлеп, шлеп, шлеп. Я бежала, и твердая дорога била меня по ногам. Каждый выдох выходил болезненным гулом. На дорогах и в лесу было пустынно, словно все, кто там жил, растаяли и ушли в землю.
Я звала маму, и она ко мне пришла. Она пришла ко мне в желтом платье, в груде искореженного металла. Вниз головой. Она проникла сквозь кожу этого мира и пришла ко мне, а я только испугалась, увидев ее, пришла в ужас, и все.
Кто-то обмотал красной и серебряной мишурой ветки дерева на повороте грунтовки, которая была мне так знакома. Мишура болталась, и вид у нее был уже уставший от того, что ее поливало дождем и трепало ветром. Я, не останавливаясь, пробежала мимо развалившегося сарая на уступе, мимо гипсокартона и битого стекла под медным буком, раскинувшимся над развалинами. Свернула на проселок, на котором всегда казалось, что ныряешь в темноту – в тенистую долину. Дорога была мокрой, как почти всегда в это время года, потому что на нее постоянно текло с деревьев. Редкие камни торчали, как кости. Лес распахнулся, и передо мной открылся дом моей бабушки, Дом в Глубине – как всегда, в чаще. Летом свет становился здесь зеленоватым, солнце сочилось сквозь толщу листьев, за исключением получаса в середине дня, когда оно стояло точно над головой, указывая прямо в дыру, обжигая, и все существа и растения, привыкшие к сырости и сумраку, испуганно сжимались пересохшими тельцами.
Сейчас просвет затеняла путаница голых веток.
Слева от меня остался свинарник. В воздухе висел запах дровяного дыма, но неживой, от огней, которые жгли много лет назад. Из фасада торчал под прямым углом знак. На нем было написано: «Приобретено А.Д. Куком, девелопером». А вот и явор, под которым нашли мою бабушку.
Я заглянула в окно сквозь слой пыли. Завыла, так что задрожали стекла. Я выла, пока не почувствовала, что вычерпала всю себя, до самой глубины, по которой назвали дом, пока у меня не кончилось даже дыхание. Когда мне показалось, что я почти вывернулась наизнанку, я плотно прижалась к стене, уперлась лбом в стекло и посмотрела в окно.
Внутри я различила очертания кухонного стола и стульев вокруг него, здесь я когда-то сидела с Барбарой и бабулей. «Сладенького моей сладкой, Руби», – говорила бабушка, когда колола лесные орехи. Но разве всегда не было еще кого-то рядом с нами? Вспомни, вспомни, твердила я себе. Я столько всего отбросила за годы, столько сущностей, порхавших вокруг, тех, у кого не было земного права остаться, а я была маленькой, такого роста, что взрослые казались мне высотой до неба. Вспомни, повторила я себе. Да – я ее видела или знала, что она там была, точно не скажу. Она ходила среди нас, у нее были длинные волосы и маленький круглый рот. Барбара с бабулей говорили о ней, и из-за этого я ее увидела? Я прижалась щекой к стеклу и попыталась подумать. Нет, они никогда о ней не говорили, хотя слегка поворачивались, когда она появлялась в комнате, словно чувствовали, что она рядом. Они приглашали ее, сами того не понимая, потому что всегда оставляли свободное место у стола, когда обедали. Так ее звали Анной, я этого не знала.
И еще однажды бабушка меня обняла и со слезами сказала: «У нее день рождения, у нее сегодня день рождения», – а когда я ответила: «Бабуль, нет, у меня тридцать первого августа», – она рассмеялась сквозь слезы и обняла меня еще крепче.
Я сделала шаг назад, и тут запели вечерние птицы. Мне казалось, что меня что-то вело – по следу, по тропинке, на охоту за сокровищами, но в конце пути обнаружилась лишь еще одна нора. Только не для меня одной; в нее уже упала моя мать, она лежала на дне, запутавшись в гадкой стране чудес из перекрученного металла. Я села на крыльцо и свернулась клубком на холодных камнях. Даже сейчас я смутно ждала, что меня впустят.
Я вернулась уже ночью, дома никого не было. Мик и Сандра где-то гуляли. Я набрала ванну, вылезла из заляпанной грязью одежды и погрузилась в воду. Вспомнила свой тринадцатый день рождения, вспомнила, как воображала, что родители явились мне в хрустальных шарах из пара и воздуха. Я терла кожу, пока она не покраснела, потом заплела волосы в две длинных косички и надела джинсы и футболку.
Из прихожей я позвонила Тому.
– Моя мать умерла, – сказала я.
– Ох, Руби.
– Барбара мне родная. Она моя тетя.
– Разве это не хорошая новость?
– Не уверена. Не думаю.
Мы долго слушали дыхание друг друга.
– Расскажи, как сейчас на холмах? – наконец спросила я.
– Блэк приезжал. Он каждый день приезжает, говорит, урожай почти созрел.
– И что тогда?
– Не знаю. Сколько я еще смогу тут со всем управляться. Элизабет все хуже. Она плачет каждый вечер.
Мы еще немножко подышали.
– Я сегодня заходил в библиотеку. Видел твою книгу…
– Какую? «Тесс из рода Д’Эрбервиллей»?
– Да, по-моему. Она лежала на полу, открытая, и страницы листало ветром – окно было открыто. Мне было не по себе, хотелось что-то почитать, что-то, что подскажет мне, что делать, даст совет.
– Я так делаю, – вздохнула я, и уныние окутало меня, как одеяло.
– Я много думаю о будущем, о том, чем хотел бы заняться, но не уверен, что получится. Думал стать археологом или фермером. Хотелось работать руками, касаться чего-то, что на самом деле есть, а теперь сам не знаю. Хочется изучать что-то, не из чего ни сделанное, – философию или физику. Так что я пошел об этом почитать, но отвлекся.
