Книга Молитва за отца Прохора - Мича Милованович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
– А сейчас, отец, помолись за меня и беги.
– Тогда, Милое, повторяй за мной слова.
Посреди леса, в любое мгновения ожидая появления убийц, мы начали читать молитву. Я говорил, а он повторял.
– Заканчивай, отец, они вот-вот появятся!
Но я продолжал.
– Поторопись, собаки лают уже рядом!
Я произнес заключительные слова молитвы, и он воскликнул:
– Вот они! Беги!
Я двинулся, но он позвал:
– Простимся, отец!
– Отпускаю тебе все грехи твои, брат Милое.
– Прости меня, отец, если чем-то тебя когда-нибудь обидел!
– Прости и ты меня, Милое!
Это были последние наши слова, обращенные друг к другу Собачий лай раздавался уже в двух шагах. Я направился вправо, чтобы быстрее удалиться от этого места. К счастью, снега в феврале уже не было, и я не оставлял следов. Через сотню метров я попал в поле зрения преследователей, раздался свисток, пес помчался ко мне. Я крикнул, что я не беглый, мне было приказано стоять, и солдат проверил номер на моей руке. Он достал блокнот, сверил цифры моего номера 54821 с номерами из списка и убедился, что я не сбежавший, а догоняющий заключенный.
У ручья, где остался Милое, послышался ожесточенный лай собак и крики. Его нашли, и больше я его никогда не видел. Так же как и других беглецов, которых удалось поймать, его казнили и сожгли в крематории. В начале 1945 года в лагерь были доставлены новые запасы угля, и крематорий вновь заработал, надобность в лесном костре отпала.
Да, некоторым удалось спастись. Говорили, что человек двадцать исчезло, их так и не нашли. После побега были предприняты строжайшие меры по усилению охраны, так что теперь только птица могла пролететь над лагерем, хотя, как я уже упоминал, ни одной птицы в округе не осталось, все улетели из-за смрада и дыма.
Издевательства настолько ужесточились, что многие не выдерживали, теряли рассудок. Они раздевались догола, бегали вокруг, смеясь и крича. Эсэсовцы их отлавливали, как бешеных собак, хватали и уводили в газовую камеру, где из отверстий душа выходила не вода, а газ под названием «циклон Б». Потом их тела сжигали в крематории.
В бараке номер шесть, где я провел все заключение в лагере (девятнадцать месяцев), однажды произошла настоящая трагедия. Двое сошедших с ума, Димитрие Чикириз из Рти и один испанец, вдруг схватили за горло нашего нового капо Штегемана. Вокруг шеи ему завязали веревку, сделанную из разорванной рубашки, и стали стягивать ему горло, угрожая задушить, если лагерная комендатура не освободит немедленно всех заключенных. Этот капо, как и все остальные, был из числа немецких уголовников, которые над нами садистски издевались. Штегеман был гораздо злее, чем предыдущий, Айнцигер.
Началось столпотворение, собрались эсэсовцы, среди них и начальник нашего корпуса обершарфюрер Нойман. Немцы держали автоматы наготове, чтобы в любой момент открыть стрельбу. Но Димитрие и испанец не давали приблизиться к себе. Они забились в угол и при каждой попытке подойти к ним прикрывались телом капо, руки которого были связаны за спиной. Но все же наступил момент, когда эти гады воспользовались неосторожностью двух обреченных и убили Димитрие выстрелом в голову, а испанец стянул удавку на шее капо, и тот упал как подкошенный. Испанца нещадно изувечили и повесили на глазах всего лагеря.
Весной 1945 года ширились слухи о наступлении союзников по всем фронтам и многочисленных поражениях немецкой армии. Эти новости с риском для жизни ловили по радио из Лондона заключенные, убиравшие некоторые помещения в здании комендатуры. Так мы узнали в середине апреля, что союзнические войска перешли Эльбу, а через несколько дней – что Красная Армия ведет наступление на Берлин и стремительно к нему приближается. Тридцатого апреля мы узнали, что Гитлер покончил жизнь самоубийством.
Все это вносило радость и счастье в наши исстрадавшиеся сердца, но также и страх, что фашисты не допустят нам живыми встретить конец войны. Наши наихудшие опасения стали сбываться: после 30 апреля началось массовое истребление заключенных. Это делалось руками немецких уголовников, отбывавших заключение в лагере вместе с нами. Ликвидация велась разными способами, чаще всего с применением молотков и железных ломов. Днем и ночью по лагерю разносились крики. В крематории сжигалось огромное количество трупов.
Все это время мы уже слышали канонаду Красной Армии, которая двигалась по территории Польши и восточной Германии. С 30 апреля по 5 мая 1945 года немцы в лагере напивались каждую ночь и, пьяные, пели, от их песен содрогался весь лагерь. Живых заключенных оставалось чуть больше тысячи, по нашей прикидке. В ночь с третьего на четвертое мая Милутин Йовичич, спавший на нарах надо мной, спросил меня:
– Отец, как ты думаешь, хотя бы нас оставят в живых?
– Господь должен хотя бы нам сохранить жизнь, чтобы было кому рассказать всю правду об ужасах, которые здесь творились, – ответил я ему.
Той ночью в последний раз партию заключенных увели на казнь. После этого из Драгачева остались в живых только Божидар Митрович, Живан Чикириз, Обрен Драмлич и я. В эту ночь все эсэсовцы исчезли из лагеря, и утром мы пустились на поиски еды. Некоторые искали пищу даже в собачьих будках и в вольерах дрессированных овчарок, что привело к их гибели, так как немцы отравили остававшуюся еду для собак. Среди отравившихся я узнал одного инженера из города Шабац и одного бельгийца.
Неописуемая радость охватила весь лагерь. Не было конца не только нашему счастью, но и нашей скорби по погибшим товарищам. Мы отправились на склад, где хранилась одежда умерших заключенных, и здесь Божидар нашел одежду своего отца Вукосава Митровича из Пухова. Божидар надел ее и в ней вернулся домой. Мы одевались в то, что подходило нам по размеру. Я надел гражданский костюм из сукна и черную шляпу, какие носили евреи. Я обул туфли и еще пару прихватил про запас в дорогу. Взял и сумку, похожую на наши крестьянские, сотканные на домашнем станке. В здании комендатуры мы нашли консервы, но не осмелились их съесть, опасаясь, что они отравлены. Тут же были целые горы пустых бутылок. Наконец мы вошли в кабинет коменданта лагеря, высокого светловолосого палача, которого звали Цирайс. Обрен позвал меня посмотреть, как он сидит в кресле коменданта, и спросил:
– Ты мог себе представить что-нибудь подобное, отец?
– Нет, Обрен, неисповедимы пути Господни.
На стене висел огромный портрет Гитлера. Божидар сорвал его, швырнул на пол и сказал:
– Ну, теперь и умереть не жалко!
Ящики столов были вытащены, бумаги разбросаны повсюду, в последние дни немцы уничтожали самую важную документацию, чтобы она не попала в руки освободителей, что-то, возможно, они унесли с собой. Я попросил Обрена уступить мне место коменданта лагеря Франца Цирайса. Расположился в кресле, перекрестился и поблагодарил Бога за то, что дал мне возможность дожить до этого дня. Через мою жизнь прошли три кровопийцы: Атанас Ценков в Варне, Светозар Вуйкович в Банице и Франс Цирайс в Маутхаузене. С ними со всеми я встречался глаза в глаза (однажды комендант нашего корпуса отправил меня с рапортом к Цирайсу), и вот видите, доктор, я жив до сих пор, а их унесло прочь на волнах взбесившегося времени, их имена черными буквами записаны на страницах истории нашего мира.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Молитва за отца Прохора - Мича Милованович», после закрытия браузера.