– А вот дальше потихоньку приходит синекура. Регулярное повышение по службе, постоянный рост зарплаты. Доползаешь до члена правления годам к семидесяти – так фирма платит по твоим ресторанным счетам. И даже, говорят, за блядей платит.
– Гы, а зачем они нужны в семьдесят-то лет?
– Не скажи, Марат. Дедушки-то весьма бодрые для своего возраста. Да и чего им – работы минимум, никаких нервов, ответственность коллективная, то есть, – никакая… Знай себе катайся по миру, знакомься с экзотическими странами. Так что всего двадцать пять – тридцать лет рабского труда, и ты король.
– Значит, тебе еще совсем немного осталось до райской жизни, Йося?
– Ты что, это только коренных японцев касается. Я же для них чужак-иностранец, «гайдзин». Чурка, короче. Мой потолок – помощник директора израильского филиала.
– Когда же у них пенсия, если они и в семьдесят пять, типа, работают?
– А не уходят японцы на пенсию. До самой смерти пылят. Если только уж со здоровьем совсем швах. Кстати, у самого Ватанабэ со здоровьем-то проблемы, ему врачи летать вообще запрещают. Жизнь-то его потрепала. Его отцу принадлежал военный завод, они же из древнего самурайского рода, а он прятаться в тылу не стал, добровольцем пошел во время Второй мировой войны в морскую авиацию, с американцами воевал. Участвовал в вывозе раненых из Нагасаки, там радиации нахватался. От лучевой болезни долго лечился. С сердцем плохо, два инфаркта уже пережил…
– А чего же он так рискует тогда, в Питер с вами полетел?
– Не знаю. Упёртый он. Ладно, давай работать, ещё два приложения к контракту осталось сформулировать…
* * *
Банкет по случаю подписания долгосрочного контракта между Петербургским фольгопрокатным заводом и «Ватанабэ корпорейшн» давно перевалил экватор. Уже никто не дожидался громких спичей и торжественных тостов, а просто наливал да пил; уже рассыпался стол на кучки по три-четыре человека, и в каждой кучке болтали о своём, как-то забыв о языковом барьере, применяя жуткую русско-японско-английскую смесь… Уже старенький, морщинистый господин Кумацу тащил танцевать сисястую соседку, уведя её у отмечающих что-то своё «казанских», а быкообразные конкретные пацаны благожелательно хихикали над тем, что значительно уступающий в росте старикашка упирается носиком прямо в пышную грудь…
Директор питерского завода Валерий Никитич, Марат и господин Ватанабэ сидели отдельно, а Левензон ухитрялся одновременно и переводить, и пить, и закусывать…
Господин Ватанабэ говорил о поразительных вещах. Он предлагал в обмен на незначительный пакет акций завода вложить шестьдесят-семьдесят своих личных миллионов для проведения радикальной модернизации оборудования…
Марат только удивленно моргал. Даже в голосе переводящего Йоси сквозило недоверие. Никитич по причине полного отсутствия дипломатических способностей и врожденной прямоты рубил с плеча:
– Что-то на херню похожи твои слова! Даже наши местные олигархи все бабки за рубеж гонят. От российских банков кредита не допросишься, разве что процентов под сорок годовых… С таким процентом хорошо наркотой торговать, а заводы строить не получится… Менты, бандиты, отморозок на отморозке сидит и беспредельщиком погоняет. Зачем тебе это надо, Кейсуке? Мало что ли нормальных стран, куда можно деньги вложить? Те же Штаты?
Левензон прожевал кусок осетрины и перевел ответ:
– В Америку я деньги не вкладываю принципиально – есть на то причины. А в Россию я верю. Тоже есть причины. Так что – давайте лучше выпьем за продолжение сотрудничества.
К столу подсел пьяненький уже главный механик Альберт Поляков. Галстук, перемазанный винегретом, свешивался из бокового кармана пиджака.
– А ну, Йося, хватит русскую икру жрать! Я хочу с г-г-господином Ватана… Ваната…бля… Поговорить хочу, переведи!
– Давай валяй, Алик, переведу.
– Я чего хотел… Да! Хороший вы народ, японцы! Тех… Хех… нически грамотный. Я вот с вашим господином Камимурой шесть дней работал, когда мы техрегламень… тх… хехрегламент! Во! Составляли. Классный мужик! Врубается во всё мигом, хоть и по-русски ни бельмеса. На пальцах разговаривали! Давай выпьем, кактам – сан! За японскую нацию!
Ватанабэ кивнул и протянул бокал минералки, чтобы чокнуться. Но Альберт хитро подмигнул и убрал за спину свою рюмку.
– Погоди! Теххх… хнари вы классные, базара нет. Но вот вояки никудышные! Дедушка мой рОдный, Рудольф Иваныч Поляков… Да! Бил вашего брата, он на Сахалине служил в войну. Так это. Рассказывал! Летит японский четырёхмоторный бомбан… банбандировщик! Огроменный. Летит! Мою Родину бомбить! А дедушка взял топор и к-а-а-ак! Жахнет топором! Отрубил крылья там, двигатели. И лётчику японскому ухо отрубил! Ну бамбан… самолёт, короче, еле улетел. Да точно потонул потом, в волнах моря-акияна!
Марат, Левензон и Никитич ржали в голос и наперебой комментировали:
– Ну ты горазд врать, Поляков! Топором!
– Ага, а как он без моторов и крыльев улетел?
– Трепло ты кукурузное, Альберт.
Поляков обиженно засопел.
– Да ну вас, пойду я лучше с Камимурой выпью. Где он сидит-то? А вон он. Ха-ха-ха, дрыхнет! Сидя дрыхнет! Что, самураи, слабы вы против нашей водочки? Ха-ха-ха!
Явно пытавшийся на ком-то отыграться после конфуза с историей про героического дедушку Поляков нарочито громко хохотал и тыкал пальцем в мирно посапывающего Камимуру. Полуседая усталая голова свесилась на грудь, тоненькая струйка слюны сбежала на галстук корпоративных цветов…
Грохочущим цунами пролетел над столом грозный голос Кейсуке Ватанабэ:
– Какой позор! Вы потеряли лицо, господин Камимура, и унизили нашу компанию перед партнерами!!!
Испуганно замолчали все – и замершие в ужасе японцы, и ничего не понявшие русские. И даже «казанские» прекратили ржать и растерянно уставились на главу японской делегации…
Камимура подскочил, ударился коленками о столешницу. Спрятав голову в плечи, мелко трясясь, подбежал к боссу и что-то забормотал. Ватанабэ, раздув гневные ноздри, смотрел на него сверху вниз и шипел по-японски, выдавливая слова и слюни сквозь посиневшие губы.
Не переставая кивать головой, со сложенными на груди в умоляющем жесте руками, Камимура быстро попятился, не смея повернуться к боссу спиной. Свернув по пути пару стульев, исчез из зала…
В абсолютной тишине шепот Левензона прогрохотал, как горный обвал.
– Кирдык ему. Чуть-чуть не дотерпел. Теперь уволят…
Кейсуке вдруг побледнел, схватился правой рукой за грудь и рухнул на стул.
Над мгновенно протрезвевшей толпой пронесся крик Никитича:
– Нитроглицерин! Есть что-нибудь от сердца?
* * *
Японскую делегацию ранним дождливым утром провожали в аэропорту Пулково.
Марат долго тряс руку Левензону.
