Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Внезапно он вспомнил о Вере. Вспомнил так, как всегда вспоминал о ней в минуты боли, отчаяния, тоски. Смуглое строгое лицо с пытливыми чёрными глазами и крошечной родинкой над верхней губой вставало перед внутренним взглядом как живое. Казалось, Никита видит Верино отражение в залитом дождём стекле окна, и даже шуршание её платья мельком почудилось ему. Что бы он смог сказать ей при встрече?.. И будет ли она когда-нибудь – эта встреча? Медленно-медленно Закатов опустился за стол. Не глядя, придвинул к себе чернильницу, перо. Чёткие строчки одна за другой начали ложиться на бумагу.
Впоследствии Закатов, как ни старался, не мог вспомнить того, что было им написано в этом единственном письме. Час шёл за часом, дождь стучал по крыше, сбегал по стеклу, а по жёлтой в свете свечи бумаге всё ползли и ползли чёрные строчки. Кажется, он вспоминал отца, войну… Кажется, говорил о том, о чём никогда не осмелился сказать Вере в лицо. О том, что никого и никогда не любил, кроме неё, что в самые страшные мгновения достаточно было вспомнить её милое лицо – и делалось легче. Писал о Болотееве, о том, что увидел сегодня, о том, что виноват во всех этих ужасах не кто иной, как он, Никита Закатов…
Было уже далеко за полночь, когда Никита бросил перо, глубоко, всей грудью вздохнул, словно человек, вынырнувший со дна глубокого омута, и отодвинул от себя исписанные листы. Посидев с минуту без движения, с закрытыми глазами, он сложил письмо, запечатал его сургучом и уже заканчивал надписывать адрес, когда в дверь осторожно зацарапались.
– Кто там скребётся? – удивился Никита. – Феоктиста, это ты? Зайди!
– Это я, батюшка, Василиса… – пропищали за дверью, и внутрь осторожно просунулась молодая баба в сдвинутом на затылок синем платке. Свеча в её руке освещала круглое востроносое лицо с карими глазами – испуганными и одновременно донельзя любопытными и почти наглыми. Никита сощурился, вспоминая, где он мог её видеть.
– Василиса, скотница ваша, – помогла ему баба. – Дядька Кузьма послал спросить, не надо ль чего.
– А где девки? Анфиса, Фенька? – изумился Никита, не понимая, зачем ему прислали эту особу со скотного двора.
– Дрыхнут, батюшка! – с готовностью доложила Василиса, вытягиваясь во фрунт и выставляя вперёд мощную грудь под вытертой рубашкой. – Да и, позвольте сказать, что там в них обеих путёвого есть? Рёбры да глазюки голодные – боле ничего! А мне дядька Кузьма сразу велел: поди к барину да спроси – не надо ль чего…
В круглых, навыкат, глазах Василисы скакали черти, и Закатов наконец всё понял. Ай да Кузьма… Старый сводник! Он подошёл, обнял Василису за талию (та с готовностью подалась), почувствовал невольную дрожь, коснувшись этого горячего, мягкого женского тела. Неожиданно подумал: как эта Василиса умудрилась остаться таким сдобным пирожком среди его перепуганной, замученной дворни.
Баба и в этот раз угадала его мысли.
– Извольте видеть, я от Амальи Казимировны тиранства никакого не видела, потому Афанасий – мой братец кровный, покойный… Убили они его, ироды-ы-ы…
– Какой ещё Афанасий? – брезгливо спросил Закатов, отстраняясь. – Тот самый? Бугаев? Ты хочешь сказать, что Амалия Казимировна – и твой брат?..
– Да тут и говорить нечего, всё Болотеево знает! – нахально сощурилась Василиса. – Наше дело – господам потрафлять, куда Афонюшка деться мог? Известное дело – покорился, как Богом положено… За то и смерть мученическую принял, соколик мой! Уж, верно, защитить Амалью Казимировну-то хотел от иродов, да куды ж против Силиных-то…
– Замолчи, – оборвал её Закатов. От отвращения потемнело в глазах. – И ступай спать. Мне ничего не нужно.
– Да как же, барин?.. – испугалась Василиса. Её взгляд заметался: баба судорожно соображала, что сделала не так.
– Поди прочь. Я хочу спать.
– Сапожки не помочь ли снять?..
– Вон!!!
Василису как ветром сдуло: она даже забыла закрыть за собой дверь, и в спальне явственно потянуло сквозняком.
Закатов тяжело опустился на постель. Коротко, отрывисто рассмеялся. Стащил сапоги и отправил их под кровать. Лёг, не раздеваясь, отвернулся к стене и заснул.
Утром он проснулся рано, с ноющей болью в затылке. На дворе едва начало светать. Дождь кончился. Калина под окном вся была унизана тяжёлыми дождевыми каплями, по небу ползли рваные облака. Откуда-то слабо донёсся петушиный крик. Никита встал, потянулся, подошёл к столу. Увидев на нём своё письмо Вере, некоторое время удивлённо смотрел на него. Затем усмехнулся. Зажёг свечу и поднёс к нему угол письма. Плотная исписанная бумага горела плохо, но Закатов был терпелив и поворачивал письмо над дрожащим огоньком до тех пор, пока оно не свернулось серыми спиралями. Брошенное на медный подносик, оно рассыпалось пеплом. Никита медленно отошёл от стола, нашарил под кроватью сапоги и, открыв дверь, позвал горничную.
* * *
– La una campagna dell castello-o-o,
Che bellissima in mondo-o-o…
– Аннет! Боже мой, Аннет! Это несносно в конце концов! В такую рань…
– Ах, прости, милая… Но ведь уже девять!
– Всего-навсего?! – Александрин со стоном сунула голову под подушку. – Ты с ума сошла! Я полночи не сомкнула глаз…
– В самом деле? – удивилась Аннет, встряхивая перед зеркалом перепутавшиеся за ночь кудри. – А мне показалось, что я даже слышу твой храп…
– Врёшь, неправда! Я никогда не храпела!
– Ну, значит, это Сидор храпел в людской, и до меня доносилось через три стены, – не стала спорить Аннет. Быстро одевшись, она схватила гребень и немилосердно принялась раздирать им волосы, одновременно умудряясь перебирать ноты, в беспорядке лежащие на столе. Заспанный вспухший глаз Александрин недовольно следил за нею из-под подушки.
– Отчего ж ты не спала, ма шер? – беспечно спросила Аннет. – Да где же, господи, эта «La notte siciliana», не могла же я оставить её у Алфериных…
– Ты бессердечна, если не догадываешься сама! – послышалась мрачная отповедь.
– Да в чём же дело? И как тут догадаться? – Аннет даже бросила гребень и ноты. – Александрин, ну зачем же рыдать с самого утра?! У тебя глаза будут полдня красные, и нос… Право, будто есть причина! Ну, что опять стряслось? Вчера так весело было у Алфериных, столько пели… Ты превосходно прочла стихи, тебе так аплодировали, я не понимаю…
– Невыносимы твои Алферины, но не в них дело… – Александрин села на постели, обняла руками подушку и исполненным тоски взглядом уставилась в окно, за которым весело скакали по кустам воробьи. Аннет некоторое время озадаченно смотрела на кузину; затем, пожав плечами, вернулась к своему туалету.
– Ну, если тебе угодно интересничать, то ради бога. А мне уже, прости, некогда. Скоро подадут завтрак, а сразу после у меня – класс… И перестань страдать на пустом месте! Взгляни, какой денёк солнечный! Даже птицы распрыгались, как будто весна! Как жаль, если после обеда тучи набегут… Скоро уж солнышка не будет, снег ляжет, станет голо, скучно… Вот тогда и пострадать можно будет, бо повод появится!
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
