Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Ухватившись окоченевшими на январском морозце руками за обледеневший конец неподъемного бревна из мясистого тикового дерева, Семён тщетно пытался сдвинуть его с места. Бревно напрочь вмёрзло в землю и не поддавалось.
– Ну что, байбак, корячишься или работать не хочешь? – над ним стоял, ухмыляясь, здоровый детина в черной форме внутрилагерного охранника, одетый в добротный теплый полушубок, перетянутый кожаным поясом и с поднятым воротником. Увесистая деревянная дубинка плясала у него в руке, описывая полуобороты у самого носа Веденина. – Ну-ну, выпрямись, когда с тобой старший разговаривает. Что, не узнаёшь? А я тебя так сразу признал. Веденин, не так ли? – Надсмотрщик по-хозяйски поставил ногу на неподатливое бревно и теперь не торопясь, с презрительной гримасой осматривал заключённого.
– Ты ведь старобельский? – Семён молча кивнул головой. Теперь и он, всмотревшись в одутловатое разъевшееся лицо охранника, мог сказать себе, что раньше определённо где-то видел этого человека, особенно эту самодовольную ухмылку на толстых губах.
– Да ты, паря, не пялься, – не унимался навязчивый собеседник, – видать, с голодухи память у тебя на раз отшибло. Влас я. Тоже из Старобельска. До войны видались. Зараз мне с тобой лясы точить не с руки, а вечером в твой барак загляну. Потолкуем.
Не дожидаясь ответа, Влас повернулся и вразвалку пошёл в направлении группы заключённых, ковырявших ломами груду смёрзшегося щебня. Пройдя несколько шагов, охранник оглянулся и прикрикнул:
– А ты не стой чурбаном! Поворачивайся да вкалывай получше.
Нагнувшись к своему бревну, Семён опять принялся расшатывать его, то толкая руками, то ложась на землю и налегая плечом на упрямую заиндевелую колоду.
«Да это же Влас Гунько. Известный на весь город дебошир и бузотер. Его-то каким ветром занесло в эти края? Тоже что ли в плену оказался, а потом собачью должность себе выхлопотал? Известно как. Он ведь со мной в армию уходил. Один призыв. А война, как водится, развела в разные стороны, по разным частям. Свалился, как черт, мне на голову. От встречи с этим человеком, – а в этом Веденин был уверен решительно и бесповоротно, – ничего хорошего ждать не приходится».
Вечером, когда отсвистели и откричали отбой, Семён Веденин уже устроился на своём настиле, приноравливая ко сну волосяной тюфяк, заменявший ему подушку, и намеревался заняться тем единственным для него очень дорогим, что у него ещё осталось в этой жизни. Нет, об освобождении он не думал. Напрасная трата сил и пустые надежды. На его глазах сгинули сотни людей, оказавшиеся с ним по одну сторону проволочного забора. Умерли от болезней, голода и издевательств охранников. Значит, и его ждёт такой же конец. Интересно, какой безнадежный романтик сказал о прекрасном мире людей?
Просто Семён научился мечтать. Он создал для себя дивный, закрытый от чужаков мир, в который никто не имел права проникнуть, ибо присутствие в нём другого человек обязательно испакостит его, разрушит хрупкую и неустойчивую конструкцию. В этом мире Семён мог опять, как когда-то в лучшие времена, на утренней заре идти босяком по луговой траве, купая ноги в перламутровой росе, гонять под корягами ивовой корзиной сонных голавлей или лежать на выглаженном ночным дождиком песчаном берегу реки и глядеть в высокое небо, удивляясь тому, как игриво гоняются друг за другом шаловливые облачка. Там, в этом чудесном мире всегда было солнце, всегда распевались беззаботные пичуги, устраивая весенние гнездовья, и, украсив себя пышными кокошниками, цвели вишни, засыпая землю лепестковой бело-розовой метелью.
Там не было ленивых изуверов-конвоиров, зуботычин и ударов палкой или плетью. Там не болтались пеньковые верёвки на виселичных перекладинах в качестве шедевров Возрождения людского варварства. В этот мир могла зайти только она, веселая, смеющаяся, с рассыпанными по округлым молочным плечам светло-русыми волосами, которой он когда-то сказал заветное «люблю», да ещё его стареющая мать, которая долго стояла на дороге у родного палисада, вглядываясь из-под сложенной ковшиком ладони в его удалявшуюся спину, когда он уходил в армию. Уходил на войну. Там, в этом мире он был всегда свободен, как вольный ветер.
Смачно хлопнула дверь. В проёме возникли две крепкие фигуры охранников, которые не спеша пошли по бетонному полу барака, внимательно осматривая спящих заключенных. Иногда, и похоже, с чувством большого наслаждения били по голым пяткам, вылезавшим за пределы двухъярусного деревянного настила для сна. Порядок велит – арестант должен лежать головой в сторону прохода, чтобы можно было видеть его обтянутое пергаментной кожей лицо и воспрепятствовать доверительным разговорам друг с другом. Здесь людей нет – одни порядковые номера, вещь чрезвычайно важная, чтобы правильно рассчитать количество рабочих рук и определить объем выделяемого «довольствия». Педантичный немецкий ум всегда любил точные науки.
Остановившись у стойки с номером шестьдесят четыре, Гунько негромко стукнул своей заточенной по углам деревянной дубинкой и проговорил:
– Эй, Веденин, подымайся. Хватит ухо давить. На выход.
Семён нехотя оторвался от своих сказочных раздумий, подхватил в рваных проплешинах пиджак и поплёлся вслед за удалявшимися охранниками. В небольшом двухэтажном здании, куда он вошёл, было жарко натоплено и одуряюще пахло едой, отчего стала кружиться голова.
Влас завёл его в небольшую комнату, где стояла широкая и очевидно весьма удобная кушетка и продолговатый деревянный стол, обставленный стульями.
– Садись, Веденин, небось сомлел от тепла? Ты не стесняйся. Ешь. Поди, такого давно не видал.
И действительно, стол был заставлен разнообразной. невообразимо притягательной едой. От одного вида раскрытых консервных банок с мясной тушенкой и немецкими сосисками да горки дымящейся очищенной картошки можно было сойти с ума. Конвоир не торопил Веденина: «Пущай сперва насытится, ослабеет, сговорчивей станет». Очевидно желая усилить эффект испытания пищей, Гунько наклонился и достал из-под стола огромную стеклянную четверть белесого самогона. Налил полную кружку и поставил её перед консервной банкой Семёна, в которой тот заканчивал выуживать остатки животного жира.
– Ты пей, Веденин, пей, когда наливают. Разговор у нас долгий будет. Да, кстати, как тебя по имени кличут? Запамятовал я что-то.
– Семён я. Семён Веденин. Вместе в армию уходили, – арестант обтер обшлагом рукава залоснившиеся от мясной еды губы. Выпитый самогон разливался по всему телу, наполняя его теплом и приятной усыпляющей слабостью.
– Это я помню, что вместе, – Влас нагнулся и с натугой стал стягивать с ног сапоги. От напряжения его одутловатое лицо с пористыми жирными щеками и бычья шея налились кровью. Справившись с сапогами, он с наслаждением вытянул затёкшие ноги с большими и широкими ступнями в толстых шерстяных носках и положил их на сиденье соседнего стула.
– Ты мне вот что скажи, Сенька, ты в плен как попал, добровольно или как?
– Контужен был. Так и попал.
– А сюда как загремел?
– В Одессе нашу группу на судно завели, так и доставили.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
