Ошеломленный генерал, взглянув вопросительно, упомянул фамилию Аллен, но и здесь Торп признал свою ошибку. Аллены, оказывается, достаточно прожили в соседстве с Морландами, чтобы узнать им цену. Кроме того, теперь стало известно имя молодого человека, которому со временем должно будет достаться Фуллертонское поместье. Этого генералу было довольно. Сердясь на всех в мире, кроме себя, он на следующий же день помчался в аббатство и распорядился там уже известным образом.
Предоставляю здравому смыслу читателя решить, какую часть всего этого Генри сумел в то время сообщить Кэтрин; какую — узнать от своего отца, в чем помогла ему его сообразительность и что еще должно было разъяснить письмо от Джеймса. Ради его, читателя, пользы, я объединила вместе то, что он должен разъединить ради моей. Кэтрин, во всяком случае, услышала вполне достаточно, чтобы почувствовать, как мало она преувеличила жестокость генерала, вообразив, что он убил или подверг пожизненному заточению свою жену.
Генри, вынужденный разоблачить подобным образом собственного отца, заслуживал сейчас почти такого же сострадания, как в то время, когда знакомился сам с этим впервые. Руководившие генералом низкие побуждения заставили его густо покраснеть. Разговор между отцом и сыном в Нортенгере был резок до крайности. Услышав, какая обида нанесена Кэтрин, и поняв, что имеет в виду и с чем приказывает ему смириться его отец, он протестовал открыто и смело. Генерал, который привык, что при всех обстоятельствах его воля в семье имела силу закона, допускавший только безмолвное инакомыслие, только свободу воли, которая не осмеливалась выражаться в словах, ответил на противодействие сына — твердое в меру того, что оно основывалось на заключениях разума и велениях совести, — приступом безудержного гнева. Однако при подобных обстоятельствах отцовский гнев мог возмутить, но не устрашить убежденного в своей правоте сына. Генри сознавал, что он связан с мисс Морланд честью и сердцем. И веря, что сердце, которое его раньше поощряли завоевать, им побеждено, он не мог — в угоду вызванному бессмысленной злобой противоположному указанию и вероломно отобранному молчаливому согласию — нарушить верность долгу и уклониться от следовавших из нее обязательств. Он наотрез отказался участвовать в поездке в Херефордшир, предпринятой наспех в качестве повода для изгнания Кэтрин, и так же твердо заявил, что будет просить ее руки. Генерал пришел от этого в ярость, и они расстались в состоянии решительной взаимной отчужденности. Переживая нервное потрясение, которое могло пройти только после пребывания в одиночестве, Генри на какое-то время вернулся в Вудстон и во второй половине следующего дня прямо оттуда выехал в Фуллертон.
Глава XXXI
Мистер и миссис Морланд были немало удивлены, когда мистер Тилни попросил у них согласия на брак с их дочерью. До этого мысль о существовании сердечной склонности с той или другой стороны даже не приходила им в голову. Но так как в конце концов не было ничего неестественного в том, что в Кэтрин кто-то влюбился, они вскоре стали относиться к этому со счастливым чувством удовлетворенной гордости и в той мере, в какой дело зависело от них, были готовы пойти навстречу молодым людям. Хорошие манеры и разумное поведение юноши говорили в его пользу. И поскольку о нем не шло дурной славы, а подозревать плохое было им несвойственно, заменившая длительное знакомство собственная доброжелательность рекомендовала им его вполне достаточно.
— Бедная Кэтрин, конечно, окажется очень беспомощной молодой хозяйкой, — предположила ее мать. Однако она быстро утешилась тем, что все приобретается с опытом.
Короче говоря, имелось только одно препятствие, заслуживавшее упоминания. Но пока это препятствие не будет устранено, они все же не считали возможным согласиться на обручение. Морланды были людьми мягкими, но не отступавшими от твердых правил, и, поскольку отец юноши так резко возражал против предполагаемого союза, они не считали возможным этому союзу способствовать. Будучи людьми непритязательными, они не потребовали, встав в позу, чтобы генерал лично испросил для своего сына руки их дочери или хотя бы всей душой приветствовал эту женитьбу. Но приличное подобие разрешения с его стороны было необходимо, и, как только оно будет получено, — а сердце подсказывало им, что долго ждать этого не придется, — они охотно и незамедлительно дадут свое согласие. Отец должен снять свой запрет — требовалось только это. Они не желали, они не чувствовали себя вправе говорить о деньгах. В соответствии с брачным контрактом своих родителей Генри должен был получить достаточное наследство. Его средства в настоящее время обеспечивали ему независимость и необходимые жизненные удобства, и при самом скаредном подходе такое замужество оказывалось для их дочери более благоприятным, чем всякое другое, на которое она могла бы рассчитывать.
Такое решение не должно было удивить молодых людей. Оно их огорчило, причинило им боль, но не могло вызвать протеста с их стороны. И они расстались, утешая себя надеждой, что казавшаяся почти невозможной перемена в генерале совершится достаточно быстро, соединив их в блаженстве одобренного всеми союза. Генри вернулся туда, где отныне был его единственный дом, чтобы ухаживать там во славу Кэтрин за молодыми посадками, мечтая о том времени, когда они смогут трудиться вместе. А Кэтрин осталась проливать слезы в Фуллертоне. Не станем любопытствовать, насколько боль разлуки смягчилась для них негласной перепиской. Мистер и миссис Морланд никогда этим не интересовались. Они были слишком добры, чтобы потребовать от дочери какого-нибудь обещания по этому поводу. И если Кэтрин получала письмо, — а в те времена это случалось довольно часто, — они в такую минуту всегда смотрели куда-то в сторону.
Беспокойство о будущем, ставшее на этой ступени их романа уделом Генри и Кэтрин, а также всех тех, кому они были дороги, едва ли доступно воображению читателей, которые, по предельной сжатости лежащих перед ними заключительных страниц, уже почувствовали наше совместное приближение к всеобщему благополучию.
Остается лишь разгадать обстоятельство, которое способствовало скорейшему бракосочетанию героя и героини. Какое событие могло подействовать на человека с таким нравом, как генерал Тилни? Больше всего на него повлияла свадьба дочери с богатым и знатным юношей, которая состоялась тем же летом. Ублаготворив тщеславие генерала, эта свадьба привела его в особо благодушное настроение, которое прошло лишь после того, как Элинор выговорила у него для Генри прощение вместе с разрешением «валять дурака, если это ему приспичило».
Замужество Элинор Тилни, ее избавление от всех горестей, которые дом, подобный Нортенгеру, должен был причинять ей после изгнания из него Генри, и ее переезд в дом, отвечавший ее вкусу, — вместе с человеком, выбранным также по вкусу, — явилось событием, обрадовавшим, как мне кажется, всех ее друзей и знакомых. Сама я радуюсь этому вполне искренне. Я не знаю никого, кто в большей мере, чем эта девушка, своими долгими страданиями и высокими душевными качествами заслуживал бы право на неомраченное счастье. Чувство к ее избраннику возникло в душе Элинор еще давно. Но недостаточно высокое положение в обществе лишало его возможности просить ее руки. Нежданно свалившиеся на него титул и состояние разрушили все преграды. И дочь, посвятившая отцу столько заботы и внимания и так много от него вытерпевшая, никогда еще не была так дорога генералу, как в ту минуту, когда он впервые обратился к ней со словами «ваша светлость». Муж Элинор вполне заслужил такую жену, будучи и впрямь, независимо от доставшихся ему титула, богатства и связей, самым обаятельным юношей на свете. Более пространного описания его достоинств не требуется — самый обаятельный юноша на свете всегда присутствует в нашем воображении. Относительно определенного юноши, который имеется в виду, могу лишь добавить (памятуя о законах композиции, запрещающих выводить на сцену не связанные с фабулой персонажи), что это был именно тот джентльмен, после пребывания которого в Нортенгере там завалялся, из-за нерадивости слуги, сверток счетов от прачки, вызвавший одно из самых волнующих переживаний нашей героини.
