Однако имелась еще одна версия. Она могла отнести штуковину домой. Почему бы нет? Седьмого числа опасность не прослеживалась. Но после убийства Зойки и Штейниса в дом нагрянула милиция. Розенфельд испугалась. Как любая одержимая подозрительностью и ксенофобией личность, она была труслива. Связана кошмары на даче с найденной вещицей и невольно оказалась права! Чувствуя, что рано или поздно за нее вторично возьмутся, она унесла вещицу из дома. Не зря же у нее бегали глазки при упоминании о книге. Ох не зря…
Интересно, а куда она дела саму книгу? Впрочем, неинтересно, помоек в городе предостаточно.
Итак, я зашла в тупик. Если Розенфельд унесла вещицу после первого визита милиции, тайник совершенно не обязан находиться на линии между дачей и домом. Однако он где-то рядом. Может, в подвале?
Не хотелось бы.
Я вошла в подъезд, постояла в тамбуре у вместительного ящика, привинченного к стене. Если не ошибаюсь, в эти ящики доставляют прессу, а потом приходит почтальонша, звонит дважды и распихивает это дело по квартирам.
Не пойдет.
Не повезло мне сегодня. Бывает. Я вышла из тамбура, заглянула в пустую нишу под лестницей и стала неторопливо подниматься. Прошла мимо почтовых ящиков; привстав на цыпочки, глянула между оконными рамами. Пошла дальше. А смысл? Квартира опечатана, Розенфельд на том свете (порядки там свои наводит). Хорошо, что менты уже уехали, иначе бы точно поинтересовались, какого хрена я тут болтаюсь.
Поколебавшись, я отправилась обратно. У вереницы почтовых ящиков задержалась. Ящики новые, недавно поменяли — краска еще не облуплена. У каждого свой замочек — не навесной, а внутренний, с замочной скважинкой. Щель неширокая, верхние грани короба загнуты, обеспечивая жесткость. Но листы нетолстые. Жестянка.
Номер шестнадцатый — как все. С небольшим отличием — наискосок гвоздем накорябано: «Дура». Я привстала на носки, глянула в щель. Плохо видно. Какая-то газета, агитка, рекламный листочек… Никогда не поверю, что Розенфельд являлась подписчицей.
Я вынула Бронькин вальтер, втиснула дуло в щель и попыталась разогнуть листы. Первая попытка не удалась. Я добавила силенок. Листы чуть покоробило. Я еще раз добавила — практически все, что было в наличии.
Хлопнула входная дверь. Перепугавшись, я вырвала из ящика пистолет и на носках побежала наверх. Домчавшись до четвертого этажа, полюбовалась на большую печать, украшающую 16-ю квартиру, отдышалась и стала медленно спускаться. На третьем этаже повстречала толстую леди, страдающую одышкой, — она тащилась наверх. Дождавшись, пока где-то на пятом она разберется с дверью, я опять взялась уродовать муниципальное имущество.
Не зря бытует мнение, будто злая баба стоит десятка мужиков. Теряя пот со лба, я расширила щель сантиметров до трех и просунула туда ладошку. Зацепила корреспонденцию двумя пальчиками, потащила. Не дыша извлекла из ящика, скатала в трубочку. Опять привстала на цыпочки — все ли взяла? Кажется, все. По крайней мере бумажное.
«За Родину!» — паршивая «патриотическая» газетенка. Ни врать, ни писать не умеют. На такие не подписываются — их бесплатно в ящики швыряют… Рекламный проспект — обувное объединение «Юничел», крупнейший российский производитель, неплохие сапожки… Сахар, соль, мука… телефоны… А спички где?.. Лощеный листок с великолепной полиграфией — «Голосуйте за нашего кандидата в облсовет!..». Рожа уже сытая, куда ему еще?.. Белый конверт, чистый, ни адреса, ни индекса, и вообще раскрытый. В конверте сложенная вдвое красивая бумажка с вязью и водными знаками. Тисненый российский герб с двумя горбоклювыми. Номер — 99237814, банковская печать. Фигуристые буквы на вычурном фоне: «Шестьдесят пять миллионов рублей»…
Что-то спина у меня зачесалась. Не крылышки ли там растут?
А Розенфельд и впрямь дура!
Понедельник оказался не таким уж пропащим. В семь часов вечера я позвонила Вересту. Повторять вчерашний спектакль с выходом «прокурорши», слава богу, не пришлось: трубку снял сам. Через полчаса мы встретились в кафе на Советской — он примчался взмыленный, полез обниматься, ругал меня последними словами, рассматривал на свет бумажку, хмыкал, цокал, щелкал пальцами — словом, вел себя не вполне адекватно.
Наконец успокоился:
— Это банковский вексель, Лида. Долговое обязательство. Ты не продашь эту бумажку за шестьдесят пять миллионов рублей. На финансовый рынок выставляется залоговый документ какого-либо предприятия, скажем, процентов на тридцать ниже реальной стоимости. Ищется покупатель, а еще лучше — несколько покупателей, и между ними разыгрывается хитрая комбинация, зачастую идущая вразрез с уголовно-процессуальным кодексом. То есть я хочу сказать, что обычный человек с улицы с этим документом ничего не сделает.
— Я понимаю, — кивнула я. — И Розенфельд, скорее всего, понимала. Она ведь библиотекарь, а не крановщица.
— И вот тут всплывает на поверхность загадочная фигура Байсахова Тимура Гамидовича. — Верест радостно потер руки. — Крупного предпринимателя с берегов Каспия, который любит за бесценок выкупать неблагополучные предприятия и умело оформлять их продажу в качестве процветающих.
Я пожала плечами:
— Байсахова можно копнуть. Если по зубам. Но он окажется чистым, помяните мое слово. Скупка предприятий не явный криминал. Серию убийств вы ему не пришьете. Разрабатывать следует не Байсахова…
— А того человека, который подписался раздобыть Байсахову вексель, — подхватил Верест, — естественно, не за бесплатно. Обстоятельства его поджимают: если через обусловленный промежуток времени, скажем через две недели, вексель не заработает на финансовом рынке, правление банка его аннулирует. Нужно найти этого человека. Отследить всех знакомых и партнеров дагестанца — через вторые, третьи лица, знакомых друзей, друзей знакомых… И едва на горизонте появится один из наших пяти…
— И что тогда? — перебила я. — Ну появится, скажем, некто Марышев… Или, допустим, некая Рябинина. — Я хихикнула: самой смешно стало. — Это повод объявлять их вне закона и бросать в колодец? Не улика, Олег. Даже не косвенная. Мало ли кто с кем знаком? Нужны конкретные доказательства причастности имярека к убийствам. А их нет. Вы найдете человека и на девяносто процентов будете знать, что он злодей, а он будет смеяться вам в лицо.
— Ну извини, — развел руками Верест. — Лучше работать с одним человеком, поэтапно доказывая его виновность, чем гробиться с пятью.
— Блажен кто верует.
— Ну знаешь! — рассердился он. — Кто из нас двоих работает в милиции? У меня создается впечатление, что ты.
— Не работаю я в вашей продажной милиции, — возмутилась я, — я книжки пишу. В том числе о милиции. И заметь, в моих книжках она выходит не всегда продажной. Удивляюсь почему.
— Подожди, не пойму я. У тебя есть предложение?
— Есть. Завтра я приду в вашу милицию. Встречайте. Или… послезавтра. Мне надо подумать.
— Хорошо… — удивленно протянул Верест, — будем ждать. А сегодня… пойдешь со мной в гостиницу?
