Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Да, это был тот самый человек с фотографии. Во всяком случае, вполне похожий. Темноволосый, со сжатыми аккуратными губами, слегка вздернутым, как и у его дочери, носом и тонкими дугами бровей. Он не производил впечатление мертвеца — ни щетины, ни провалов щек и запавших глаз, ни заострившегося носа и восковой желтизны. Обычный человек лет под сорок, только прилег почему-то не на диван, а в гроб…
А зачем он забрался в гроб — дабы попугать его, Германа Гридина?
«Кукла», которую мошенники подсовывают растяпам вместо денег? Очередное местное завихрение?
А местные завихрения почему-то не переносят стрельбы из пистолета.
Гридин медленно поднял руку и прицелился. Прямо во вздернутый нос. Ни мыслям, ни чувствам он старался воли не давать.
Палец его напрягся — и в этот момент мертвец открыл глаза.
Гридин не шелохнулся и пистолет не опустил. В голове у него была каша не каша, но что-то такое, клокочущее и расползающееся. Но сирена его родненькая молчала, как будто язык проглотила.
Дальше все произошло почти так, как во все том же старом фильме по гоголевскому «Вию». Мертвец (то есть, оказывается, вовсе не мертвец) сел, правой рукой откинув покрывало, — оно порхнуло к ногам оцепеневшего Германа, — выбрался из гроба и слез на коричневый линолеум пола по другую сторону стола. И тут же повернулся к Гридину, глядя на него вполне живыми глазами. Живыми, — но какими-то тусклыми, словно там выключили свет. Такие глаза бывают у тех, кто стоит у гроба близкого человека, кого оглушила утрата…
У гроба… Гроб…
А гроб исчез — словно опять из пленки вырезали несколько кадров. Поверхность стола была пустой. Пленка тоже исчезла, и на ближнем к Гридину углу мутно белело пятно, какое получается, если пролить на полировку что-то горячее.
И тут Гридин окончательно успокоился. Гроб исчез не потому, что ловко вырезали кадры, а потому, что был иллюзией. Тем, чего на самом деле нет.
А вот этот человек в клетчатой сине-желтой джинсовой рубашке и темно-синих джинсах… Кем был этот человек?
— Ладно, — сказал тот, кто несколько мгновений назад притворялся мертвецом. — Пистолет можешь убрать, он тут ни к чему.
Голос его звучал глуховато, но отнюдь не загробно. Впрочем, Гридин не знал, как звучат загробные голоса.
— А зачем этот цирк? — спросил он, опуская оружие. — По нервам, конечно, бьет, не спорю, но…
— Давай об этом не будем, — перебил его собеседник. Он был на полголовы ниже Германа и смотрел чуть исподлобья. — Я здесь уже многое понял, а ты, вероятно, еще нет.
Его «ты» Гридина почему-то вовсе не коробило. Словно такое обращение к нему, в данном случае, было совершенно уместным.
— Да, понять тут трудно…
Клетчатый отрицательно покачал головой:
— Я не о том. Не о том я понял, что вокруг, а о себе понял.
Он обогнул стол, шагнул к Герману и протянул руку:
— Зимин, Дмитрий.
Гридин колебался целую вечность: три, а то и все четыре секунды. Потом переложил «глок» в левую руку, а правой повторил жест своего визави.
— Ну вот, — сказал Зимин, когда их кисти соприкоснулись. — Надеюсь, теперь ты тоже поймешь.
Рукопожатие получилось коротким. Цепь замкнулась, проскочил разряд — и Герман, словно ошпарившись, отдернул руку. Теперь у него в голове была даже не каша, а нечто такое, чему еще не придумали названия.
— Вижу, проняло, — грустно улыбнувшись, сказал Зимин и кивнул на кресла. — Давай сядем. Придешь в себя — поговорим. Я тоже попробую тебя усвоить. Герман Георгиевич Гридин… Да, точно, это гранитно и железобетонно…
Герман деревянно повернулся, сделал два шага и с разворота плюхнулся в кресло, уже не удивившись, откуда Зимин узнал его имя. Дмитрий устроился в соседнем.
Говорить Гридин не мог. Положив пистолет на журнальный столик, он начал усиленно тереть лицо ладонями, словно это могло помочь разобраться в лавине новых знаний, воспоминаний и впечатлений.
Охватить все сразу просто не получалось, и из общего хаоса выскакивали только фрагменты. Выскакивали и погружались назад, словно резвящиеся дельфины. Впрочем, это сравнение было неточным, потому что зрительные образы переплетались с безликим пониманием, а фоном служило осознание всей его жизни… вернее, совсем не его жизни!
Пустырь и гаражи… Школьный класс, и рядом, как всегда, усердно что-то выводит в тетрадке, склонив голову к плечу, Ленка Лошкарева… но он, Герман Гридин, никогда не знал никакой Ленки Лошкаревой, и не с ней рядом сидел за партой в третьем классе, а с молчаливой и слегка надменной Таней Зерцаловой… Летящий в ворота футбольный мяч и содранная до крови коленка… А ведь именно эта коленка у него когда-то ни с того ни с сего заболела! Магазин на асфальтовом пятачке… Деловитая вывеска «Булочная-кондитерская» над стеклянной дверью, до половины забитой фанерой. Там он покупал конфеты «Барбарис». Мама давала на школьные пирожки, а он покупал «барбариски»… Да нет же, он в детстве любил совсем другие конфеты — «Золотой ключик»! И покупал их совсем в другом магазине! Студенческая аудитория — Владимирский пединститут… Успенский собор… Золотые ворота… Во Владимире жила его тетя, сестра мамы, и он поехал туда учиться. Кто? Он, Георгий Гридин? Да он никогда не бывал во Владимире! Улыбчивая однокурсница, Лариса… Короткая юбка и стройные ноги… Жена. Жена Лариса… Маленькая дочка беспокойно ворочается в коляске, а он сидит рядом, на скамейке в сквере, и читает книгу, рассказы Амброза Бирса… Дочка Ирочка… Утренняя сигарета «Бонд» на балконе московской квартиры и ряженка с бубликом вместо обеда… «Знаете, что такое „воронка Шеррингтона“? Он отрицательно покачал головой. Каждое слово колдуна звучало как откровение»…
Фрагменты, фрагменты…
И наконец — осознание… Он — Дмитрий Зимин. Вернее, он не только Герман Гридин, но еще и Дмитрий Зимин.
И он знал, почему это именно так.
Они были единым целым в двух лицах. Двумя ипостасями одной личности. Правой и левой стороной… нет, и правой, и левой… Атомом, который может находиться в разных состояниях одновременно…
Конечно, все эти сравнения были неточными, но главное он понял: Герман Гридин и Дмитрий Зимин изначально представляли собой одну личность, в дальнейшем разнесенную в пространстве.
Гридин в конце концов оторвал руки от лица. Дмитрий пристально смотрел на него.
— Ну что, Гера, понял? Это похлеще, чем Кайроса за чуб ловить. Вот такие у нас с тобой, у меня-тебя, тебя-меня, оказались благодетели…
— Стоп, — сказал Герман, отгораживаясь ладонью. — Погоди, дай отдышаться. Пусть утрясется немного.
— Давай, усваивай. — Глаза у Дмитрия по-прежнему были непонятно грустными. — Если у меня получилось усвоить, то и ты никуда не денешься.
Гридин откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Буря в голове утихала, и на поверхности вод, гася волны, масляной пленкой растекалось понимание. Во все стороны, до горизонта и дальше.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
