– Ах, душечка, подумать только, я спутала день! – но голос ее звучал так, что трудно было понять, оправдывается она или нападает, – дескать, Рут сама все напутала, а потом еще и заставила мисс Кресман деликатно взвалить вину на себя.
Так что Рут сделала вывод: мисс Кресман хотелось слыть доброй. Она готова терпеть Рут у себя в гостях – чудном маленьком домике, где они будут мило щебетать о книгах и восхищаться ее роскошной библиотекой, – но почему-то не готова заставить себя пойти в гости к Рут.
В тот вечер, когда их чаепитие так бездарно не состоялось, Рут, совершенно подавленная, за ужином предложила изысканную «маргаритку» Питеру. Тот слопал три огромных куска. Рут тем временем вяло ковыряла один «дамский пальчик». На вид торт не удался – завалился на один бок, – но на вкус был превосходным.
– Дело во мне? Я что-то делаю не так?
– Что ты говоришь, конечно, нет! – взметнулся Питер.
Рут грустно перекатывала вилкой бисквитный «пальчик».
– Нет, значит я уже сделала что-то не так. Поступила как-то неправильно. Иначе почему у меня здесь совсем нет друзей?
– Знаешь, тут не такой уж большой выбор, – успокоил ее Питер. – Не печалься. Все наладится. Не оставляй попыток.
Спать они легли рано. Посуду мыть не стали, недоеденный торт оставили на столе. Утром Рут сгребла его в помойное ведро.
* * *
Стараясь стать Питеру опорой, в те первые осень и зиму Рут чего только не перепробовала. Отправила в утиль приснопамятную юбку из золотых лоскутов. И что она в ней когда-то нашла?.. В следующую поездку к Нью-Хейвен – навещала доктора Веннинг – Рут зашла в магазин и купила черный брючный костюм и подходящую к нему блузку-тунику с рукавами фонариком. Примерила, показалась доктору Веннинг – та нашла наряд очень элегантным. Но всякий раз, когда Рут предстоял светский выход, сердце ее уходило в пятки от волнения, что она опять окажется одета некстати. Подступало головокружение, а по животу мышиными лапками бегали противные мурашки.
Незадолго до Рождества Питер получил приглашение на торжественный банкет в доме директора школы.
– Мне тоже надо пойти? Каков порядок? – спросила Рут.
– Конечно, надо, – кивнул Питер. – Думаю, это будет просто праздничное мероприятие. Вечеринка.
Питера предупредили, что ожидают здешнего епископа, прибудут попечители, из которых трое – тоже священнослужители. Обаяние и энтузиазм Питера, успехи его мальчишек, ставшие заметными уже в первом семестре, не остались без внимания, и Рут понимала, что приглашение присоединиться ко всем этим достойным мужам в этот вечер – важная возможность для него.
За полчаса до выхода Рут – из приготовленного она успела надеть только шелковую комбинацию – прилегла на кровать. Через минуту забралась под покрывало.
– Мне как-то нехорошо, – пожаловалась она Питеру, который брился в их крохотной ванной комнате.
Питер подошел к кровати и присел на краешек, протирая волосы полотенцем.
– Никто со мной не разговаривает на этих вечерах, – проговорила Рут. – Помнишь того мужчину, который преподает латинский? Ну, в такой меховой куртке все время ходит. Из чего она, кстати? Коровья шкура? В прошлый раз он упорно изъяснялся со мной по-итальянски, хотя я предупредила, что не понимаю ни слова. И у него какая-то перхоть на ресницах.
Питер молча тер голову полотенцем.
– Я чересчур робею, не могу я держаться толком на этих собраниях, – вздохнула Рут и закрыла глаза. – Пожалуйста, позволь, я просто останусь дома. Я ни капельки этому не огорчусь, мне здесь будет лучше.
Она украдкой подглядывала за Питером. Тот обмотал полотенце вокруг шеи, покрепче, как боксер, подоткнул концы. И глядел в пол, хмурясь все больше.
Рут кольнула обида. Он ничегошеньки не понял! Ведь он здесь работает. Занимает свое место в организме, и это важное место. А она – никто.
– А ты попробуй порасспрашивать их. Спроси, как они живут, – подсказал Питер. – Люди ведь любят говорить о себе.
Рут знала, что Питер устал. Он так много работал, засиживался допоздна, готовясь к занятиям, да еще нескончаемая череда внеклассных обязанностей: то встреча с редакцией школьной газеты или с правлением студенческой ассоциации, то заседание спортивного комитета – старшие коллеги постоянно выдвигали Питера на разные общественные должности. Но Рут все равно почувствовала себя обиженной, непонятой – как будто он сказал, что ее застенчивость – ханжеское притворство (ну да, лев рассеянно бродит вокруг газели, изображая, что ничуточки не голоден), напускная прихоть, которую она может набрасывать или снимать по своему желанию.
Рут отвернулась от него.
– Не стоит унижать меня подобными советами, о Питер Ван Дузен, мой великий покровитель, – огрызнулась она. – Когда мне действительно это требуется, я знаю, как разговаривать с людьми.
В комнате стало холодно. Рут, как ни старалась, не могла побороть озноб – от огорчения она всегда начинала мерзнуть. Отвернулась и уткнулась лицом в подушку.
Питер положил руку ей на спину.
Ну почему, почему у нее нет никого, с кем можно поговорить?! Доктор Веннинг в нескольких часах пути. Рядом нет ни друга, ни родителей, ни матери – и Питеру это прекрасно известно. Самый близкий человек – отчасти родитель – это отец Питера, но с ним Рут ни за что не решилась бы разговаривать о том, что так мучает ее, – о том, какой ненужной она чувствует себя временами. Где-то вокруг, в большом мире чего только не происходит – пару лет назад президент Эйзенхауэр подписал Закон о гражданских правах, а до того по всему Югу прокатилась волна сидячих забастовок, чудесного молодого Джона Кеннеди избрали от Демократической партии, и Рут с Питером надеялись, он пройдет в президенты, – а сама она, казалось, застряла на необитаемом острове. Многие из девушек, которых она знала по Смит-колледжу, вышли замуж (или старались это сделать) и осели дома, но другие чем-то занимались – писали колонки в журналы, боролись за права женщин, в том числе повышение оплаты труда и возможность контролировать наступление беременности. Глория Стайнем, учившаяся на два курса старше Рут, уже опубликовала свой знаменитый феминистский дневник о «зайчиках для плейбоев» – буднях официанток в элитных мужских клубах: корсет, галстук-бабочка, заячьи ушки, – с той самой фразой о том, как она печально помахала своему заячьему костюмчику на прощание: «Встретимся в комиксах».
А что она, Рут? Да ничего – никто.
Рут молча смотрела на циферблат часов, висевших над кроватью.
– Нет, не коровья. Оленья, – через минуту отозвался Питер. – Та куртка, которую он никогда не снимает.
Рука Питера была теплой.
Рут перевернулась к нему лицом.
– А оленя он застрелил сам. Только, – сморщился Питер, – ты не спрашивай его, как ему это удалось. Пожалеешь.
Рут шутливо зажала руками рот.
