Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
Почему же наш отечественный капитал является таким воровским и корыстным, что общее благо презирает как нечто чуждое? Это потому, что чуждый нашей цивилизации капитализм мы восприняли по-своему. В отличие от Запада, где бизнес понимается не только как источник обогащения, но и достойная уважения сфера общественно-полезной деятельности, у нас он является узаконенным способом наживы, а отсюда и обмана кого угодно, государства, партнера или простого покупателя. Преуспевающие ныне бизнесмены видят зло Советского государства в том, что оно ограничивало свободу махинаций, а благо нынешнего государства в том, что оно ликвидировало все запреты и объявило, что теперь, по существу, позволено все. И если государство тем или иным путем можно обокрасть, то, согласно их представлениям, грех этим не воспользоваться.
Перед лицом такой угрозы хранение государственных капиталов за рубежом считается не просто необходимой, а спасительной мерой. Если же их вернуть в страну, объясняют высокопоставленные чиновники, то тем или иным путем частный капитал найдет способы их разворовывания. Выходит, что хранение государственных капиталов за рубежом какая-никакая, но все-таки гарантия их сохранности и возможности использования в случае общенациональной катастрофы. Своим периферийным положением в мировой экономике и криминальным характером российского предпринимательства мы теперь привязаны к центру капитала и обязаны танцевать по его правилам, роковым образом приобретая статус периферийной страны.
Яснее всего это видно на том, что ввиду развала реального сектора экономики и нехватки доходов от него основным источником существования страны стал созданный за годы советского развития нефтегазовый сектор. Наряду с созданными за те же годы отраслями военного производства только он способен поставлять на мировой рынок товары для получения валютных доходов, за счет которых мы сводим концы с концами. Единственным якорем спасения стали для нас Северный поток, Южный поток, Восточный поток и прочие потоки. После распродажи производственных активов мы теперь унизительно предлагаем себя всем в качестве поставщика сырья. При этом не принимается во внимание, что природные ресурсы принадлежат не только нам, но и будущим поколениям. Живем не за счет собственного ума и труда, а за счет своих детей и внуков.
Что касается обрабатывающей промышленности, прежде всего ее сердцевины – высоких информационных технологий (IT), то приходится признавать, что их освоение стало неподъемным для нашей экономики. Следствием такого нашего упадка, как уже отмечалось, является развитие у нас характерных для периферийной экономики технологий «отверточного производства», под которым понимается создание сборочных цехов иностранных компаний в местах сбыта их продукции.
2. Либеральная и социал-демократическая модели экономики
Происходившее в течение ХХ века превращение однотипного капитализма в разнотипный отмечено уходом от господствовавшей в XIX веке англосаксонской модели капитализма. Пионерами здесь выступали европейские страны, где было развитое социалистическое движение за преобразование капитализма в более справедливое общество, каким считался социализм. Русская революция 1917 года и сложившаяся затем в СССР модель социализма явились водоразделом в этой борьбы. Советская модель общественно-экономической системы притягивала одних и отталкивала других. Альтернативой как советской централизованно-плановой, так и англосаксонской либеральной рыночной (laissez faire) моделям выступила разработанная европейскими социалистами социал-демократическая модель экономики. (Coats, 1999, 2000, Hall and Soskice, 2001, Amable, 2003, Lane, 2005). Как уже отмечалось, идейно она опиралась на кейнсианскую теорию регулируемой экономики, а практически строилась по принципу: планирование – насколько целесообразно и рынок – насколько необходимо.
Со ссылкой на ряд других авторов, в частности Холла и Соскиса, профессор Кембриджского университета Дэвид Лейн разграничивает и анализирует указанные две модели капитализма. Первую он называет «либерально-рыночной экономикой» (Liberal Market Economy – LME), а вторую – «скоординированной (или организованной) рыночной экономикой» (Coordinated or organized Market Economy – CME). Объясняя разницу между ними, он пишет: «Модель либерального рынка применяется в англосаксонских обществах – США, Великобритании, Канаде, Австралии и Новой Зеландии. Фирмы оперируют здесь на конкурентных рынках во всех областях экономической жизни с ценовыми сигналами и спросом и предложением как главными индикаторами. Наблюдается значительная дополняемость институтов и процессов. Подобные экономические системы обладают высоким уровнем капитализации рынка ценных бумаг, низкой защитой занятости, высокими ставками оплаты труда и значительным неравенством доходов. Экономика характеризуется слияниями и поглощениями через фондовый рынок, слабыми профсоюзами и низкой защищенностью труда» (David Lane, 2005, p. 2). Здесь речь идет, по существу, о несколько измененной модели экономики XIX века, которую мы и приняли по рецептам чикагско-гарвардской школы экономистов. Как подробнее будет показано ниже, многие другие не стали этого делать, а вместо этого разработали собственный подход в соответствии со своей спецификой и целями развития.
Об альтернативной ей социал-демократической модели тот же автор пишет: «В экономике второго вида (CME) деятельность фирм координируется через нерыночные связи. Они включают сеть мониторинга, основанную на обмене частной информацией, и отношения сотрудничества (а не конкуренции) между компаниями. Для Холла и Соскиса (Hall and Soskice) Германия, Дания, Франция и Япония являются примером таких систем. Они обладают высоким уровнем защиты занятости, невысокой капитализацией рынка ценных бумаг, относительно меньшим числом рабочих часов и относительно низким уровнем неравенства доходов. Поглощения относительно редки, и профсоюзы отстаивают интересы труда. Деятельность компаний координируется через вертикальные или горизонтальные ассоциации фирм» (там же).
К сожалению, всего этого наша экономическая наука не замечает. Мы по инерции продолжаем воспринимать laissez faire как подходящий для всех универсальный принцип рыночного саморегулирования («невидимая рука рынка»). Между тем возникли и эффективно функционируют альтернативные модели рынка и капитализма. Каждая из них имеет собственную целевую функцию и набор инструментов. Под ними понимаются работающие на имеющуюся цель институты, инфраструктура, традиции и даже соответствующий менталитет населения. Ввиду такого неразрывного единства цели и средств ее достижения сплошь и рядом получается, что подходящие в одних условиях инструменты оказываются неподходящими в других.
Так, целевой функцией принятой нами либеральной (часто ее называют англо-американской) модели рынка, как известно, выступает максимизация прибыли. Вся инфраструктура капитализма, институты государства и общества, правовые и этические нормы, средства массовой информации, вплоть до учебных планов колледжей и университетов, приспособлены к достижению этой цели. Целая армада слуг капитала в ученых мантиях на все лады воспевает эту модель как самую лучшую, соответствующую эгоистической природе человека. В этих целях «научно» обосновывается даже необходимость поддерживания так называемой «естественной нормы безработицы» в размере 3-4 % от общей численности рабочей силы. Без этого не будет конкуренции за рабочие места, а следовательно, невозможно будет поддерживать заработную плату на уровне, который именуется предельным продуктом труда.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
