Никто не усыновил меня.
Я был мечтателем. Тихий. Незаметный. Сцена меня пугала. Не пугали тени. Я сидел в задних рядах и краем глаза наблюдал за миром. То, что я видел и слышал, входило через мои чувства, ища место, где можно зацепиться. Успокоиться. Обрести значение. Но в этом была проблема. Я не знал – или не умел – придать значение. Что значит то или иное, не всегда было ясно. Я не уверен, но думаю, что в этом уравнении большую роль играют родители. Я предполагаю, что они должны помогать нам понять, что значит то или иное. Как будто значение – это эстафетная палочка. Это как рыбная ловля: ты можешь до посинения читать карты, но значение имеет только то, что написано мелким шрифтом. Внизу каждой рыболовной таблицы обязательно написано: «Знание местности необходимо, чтобы не попасть в яму и найти точное расположение косяка». Именно поэтому люди платят профессиональным рыбакам-гидам, чтобы они отправились с ними на рыбалку. Знания местности, в них все дело.
В детстве у меня не было гида и было очень мало знаний, как понять смысл мира. То, что у меня было, я открывал, споткнувшись. Из-за этого разговор становится трудным. Сарказм и юмор – это совершенная загадка. Многочисленные варианты для выбора – это катастрофа. Я жил в мире без твердой земли. Не на чем было стоять. Не на что было опереться. Если я один раз спросил себя: «Что это значит?» – потом я спрашивал себя тысячу раз. Иногда по вечерам я закрывал глаза и прикрывал руками уши, чтобы замедлить вращение мира. Остановить плохого человека.
Растущее облако, из которого не прольется дождь.
В школе я сидел сзади, редко поднимал руку и никогда не повышал голос. Но отсутствие вербального выражения не значило, что я был глух к нуждам других. Не значило, что я не могу думать и чувствовать. Не впитываю. Я и думал, и чувствовал. Впитывал как губка. У меня было отличное периферическое зрение. Я плакал, когда чужим людям было больно. Смеялся, когда другие улыбались.
То, что вошло в сердце, изменило его.
Когда ты никому не нужен, у тебя остается только надежда. Надежда на то, что кто-то тебя возможно захочет. Только эта мысль первые восемнадцать лет моей жизни заставляла меня утром вставать с постели. Именно этим я жил. Мы все так живем. Мы можем обойтись без еды и воды, но не можем жить без надежды.
Неспособность понять мою жизнь сделала мое детство достаточно трудным. И заикание тоже не помогало. Я большей частью молчал, говорил редко, даже когда со мной говорили. Но это не значило, что я не хотел говорить. Я хотел.
У меня появились две привычки. Так как у меня не было настоящего дома и никто меня не ждал, я пошел туда, где, как я знал, я никогда не буду один. В библиотеку. И так как я был ребенком, я начал с детского отдела. Я читал все, что попадало мне в руки. Все, что угодно, только бы история перенесла меня в любое другое место, кроме того, где я находился. «Винни-Пух», «Питер Пен», «Хроники Нарнии», «Волшебник из Страны Оз», «Плюшевый кролик», «Кролик Питер», «Там, где живут чудовища», «Полярный экспресс», «Чарли и Шоколадная фабрика», «Маленький домик в прериях», «Таинственный сад», «Дети из товарного вагона», «Индеец в шкафу», «Дающий», «Ветер в ивах», «Джеймс и чудо-персик», «Энн из Грин-Гэйблс», «Стюарт Литл». Я даже прочел «Хайди» и «Маленькие женщины», когда никто не смотрел. Когда я стал старше, я перешел к более толстым книгам, где текст был мельче и меньше было картинок. «Цветок красного папоротника», «Хоббит», «Зов предков», «Убить пересмешника», «Гекльберри Финн» и «Том Сойер», потом «Большие надежды», «Отверженные», «Саккеты», «Моби Дик», «Граф Монте-Кристо», «Три мушкетера», «Смерть короля Артура», «Робинзон Крузо».
Библиотека была волшебным местом, потому что каждый раз, когда я переступал ее порог, там уже были тысячи голосов, готовых и желающих поговорить со мной. Я входил, смотрел на все эти стопки и переплеты и шептал:
– Расскажите мне историю.
И они делали это.
Я понял, что я принадлежу библиотеке. Моей мечтой стало добавить свой голос к сотням тысяч тех голосов, которые я слышал вокруг. И это значило, что я читал еще больше. Каждый день у меня появлялся новый друг.
И ни один из них не отверг меня.
Я оставался там до ужина, потом шел в приют, ел среди разговоров, в которых меня никогда не приглашали участвовать, потом уходил на свое спальное место или в гамак на крыльце, если он был свободен, и продолжал с того места, на котором остановился. Я вступал в разговор, но мне ни разу не пришлось открыть рот. Я представлял собственные фантастические истории, вырезанные из того же материала, что и те книги, которые я читал днем.
Поэтому я никогда не чувствовал себя одиноким.
Приют находился в нескольких кварталах от воды. По ночам, когда с океана дул ветер, мы чувствовали запах соли и слышали колокола кораблей для ловли креветок, приходивших и уходивших. Когда я достаточно подрос, я стал ходить в доки и пытался найти для себя занятие. Гидам, которые возили туристов ловить рыбу, всегда нужна была помощь, чтобы помыть лодку, намотать леску на катушку спиннингов, набрать наживки. Я был слишком юн, чтобы работать официально, поэтому работал за чаевые. Мне было все равно, потому что чаевые означали книги. Вскоре владельцы туристических лодок начали доверять мне. А это значило, что они говорили со мной. Делились своими секретами, которые могли пригодиться позже.
Каждый квартал библиотека устраивала распродажу книг, и так я начал собирать истории, помогавшие мне в детстве. Много первых изданий. Найти такие книги было все равно, что отыскать золото инков. Моя стопка книг росла, заняв сначала одну полку, потом две, потом три. С каждой новой книгой начальница смотрела на меня и смеялась:
– Ты что, шутишь?
Нет, я не шутил.
Естественно, чтение привело к писательству. Обратная сторона той же монеты. Я создавал своей ручкой мир, в котором люди не смеялись и не тыкали в меня пальцем, как это случалось, когда я разговаривал. Где мои родители подтыкали мне одеяло на ночь. Где я не заикался. Где у меня были обязанности, которые были записаны в таблице с моим именем. Где у меня было свое место за столом и за меня начинали беспокоиться, когда звенел колокольчик, а меня не было на месте. Где я всегда был принцем, который спасал принцессу, Хоббитом, уничтожившим кольцо, мальчиком, который спас Нарнию. Где я был Пипом.
Иногда я писал всю ночь напролет. Исписывал один блокнот за другим. Неважно, правдой или вымыслом. Жизнь была в рассказе. В выдохе. Писательство стало выходом для одностороннего разговора в моей голове. Единственным местом, где я познал самовыражение. Мысль, облеченная в слова. Дыхание, достаточно глубокое, чтобы наполнить меня. Уверенная пунктуация. Писательство выражало то, что происходило внутри меня. Создание истории придавало смысл тому, что я не мог понять. Например, как это – быть сиротой и не быть усыновленным.
Людям, имеющим родителей, которые их любят, это трудно понять, но все просто. Быть сиротой – это нелогично. Мозг никак не может этого понять. Никогда. Он сохраняет эту мысль в файле «разное». Это как книга без своего места на полке, навсегда отправленная в тележку, которая ездит по библиотеке и никогда не останавливается, чтобы отдохнуть между двумя потертыми переплетами.
