В глазах плыло. Сфокусировать взгляд на двоящейся фигуре не удавалось никак. Тим медленно покачал головой.
— Много воды утекло, — сказал гость, оглядывая Тима с макушки до пят. — Да и вас здорово потрепало.
Подвинув стул к кровати, гость присел рядом.
— А этого? — Он вытащил фотографию и продемонстрировал ее Тиму, стараясь как можно тверже держать руку. — Узнаете?
Тим всмотрелся. Силуэты и цвета сливались друг с другом и с обстановкой палаты, перед глазами еще больше зарябило, он погрузился в сон, не успев ответить.
Гость со вздохом откинулся на спинку стула. Убрав фотографию в карман пиджака, он вытащил из того же кармана визитную карточку и нацарапал на обратной стороне номер мобильного. Только потом, оглядевшись, он понял, что карточку приткнуть некуда. В палате было совсем голо, если не считать навесного столика на стене у кровати. Он решил оставить одну карточку там, а вторую вложить в руку спящего. Потом удалился, волоча за собой баллон.
Он сидел безмятежный, отрешенный, словно у него не было никаких дел или планов в этой жизни, только уйма свободного времени. В Томпкинс-сквер-парке после полудня никто никуда не торопился, и на скамейках вдоль дорожек сидели такие же праздные бездельники, не боящиеся без толку разбазаривать рабочие часы.
Бекка привезла своего малыша — познакомиться с дедушкой. Беременность случилась незапланированно, однако доставила огромную радость Джейн, и Бекка понимала, что все к лучшему. Ей любопытно было, как отреагирует отец. Она уже свыклась с мыслью, что он не вернется никогда, никогда не увидит внука, судя по тому, как долго от него нет ни письма, ни звонка. Он сдался, решила она, или погиб, пытаясь добраться до мамы, пока та еще жива, и в обоих случаях неизвестно, как теперь его искать, оплакивать или проклинать. Она могла не вспоминать о нем днями и неделями, а когда вспоминала, то с неясной печалью, переплавляющей разочарование, беспокойство и небезусловную любовь в окончательную уверенность, что взамен отца ей навсегда останется теперь эта загадочная пустота.
Заметив его, она приостановилась и свернула к дереву, под которым валялся какой-то жуткий раздавленный розовый фрукт, источающий приторный аромат. Джек, сидящий в «кенгуру» лицом наружу, вдруг закопошился и что-то пискнул. Бекка не глядя погладила его по светлой головенке.
Грустно было видеть отца таким покорным и безучастным. И таким тощим. Гораздо худее, чем в ту последнюю встречу в Портленде. В своем грянувшем как гром с ясного неба письме он объяснял, что долго лежал в больнице и только теперь выписался, но ни о чем не спрашивал, ничего не просил и никаких контактов не давал. Ей пришлось звать его на встречу самой, хотя Томпкинс-сквер-парк выбирал он, и теперь сидел под облетающей на глазах липой, сливаясь с пейзажем, словно парковая скамейка. Бекка поймала себя на том, что нарочно медлит. Дает себе время привыкнуть, чтобы поздороваться как со знакомым и родным и ничем не выдать той жалости, которая пронзила ее в первую секунду.
Когда Бекка наконец подошла, Джек все еще шумно приплясывал в «кенгуру», но отец не повернулся ни на его лепет, ни на ее шаги, ни на их общий силуэт, выросший вдруг перед скамьей.
— Па! — позвала Бекка.
Вот тогда он поднял голову, и в затянувшейся до бесконечности паузе Бекке показалось, что он забыл, как ее зовут.
Он где-то сбился с курса. Забыл, зачем пер напролом вопреки всему в такую даль. Теперь цель казалась просто очередным сражением в бесконечной войне.
Бекка принесла малыша в рюкзачке. Его внука. От этого было ни тепло ни холодно. Она присела рядом на скамью и познакомила их. Тим повторил имя мальчика и одним пальцем осторожно поддел мягкую розовую пятку. Сизое морщинистое лицо озарилось едва заметной улыбкой, но не более. Потом они отправились в клинику. Предостережения и опасения, которые высказывала по дороге Бекка, его не занимали. Хватало более насущных дел: встать со скамьи, двинуться вперед, добраться до места назначения в целости и сохранности, глуша боль, останавливаясь перекусить или попить по необходимости, и выполнить задачу, ради которой он сюда прибыл. Он боялся только одного — что его куда-нибудь понесет. А если и понесет, что ж, днем раньше — днем позже… Куда теперь торопиться?
Бекка вела его по знакомым улицам, будоражившим давние воспоминания. Но даже войдя в здание и шагая по коридору, он все равно думал только о том, чтобы дойти.
Все-таки не особенно он и сбился, потому что, стоило увидеть ее на больничной койке, утонувшую в этом жутком голубом халате, как он мгновенно понял, зачем все это было. Зачем он пустился в путь, зачем так мучился — не ради победы, не ради Господа, не из упрямства, не из гордыни и не из геройства. Он шел к ней, и вот она смотрит на него с кровати. Разделявшее их время и расстояние стерлись, с языка само слетело: «Здравствуй, бананчик!» — а рука потянулась к ее руке.
Она уже давно приготовилась — собралась и настроилась. Отдала все долги и соборовалась в своем личном храме — безбожном, не имеющем ничего общего с теми суевериями, которые городят в отчаянии раковые больные (некоторые в прошлом убежденные атеисты). Она сама слышала от соседки по отделению, что Господь создал рак — оружие замедленного действия — именно для того, чтобы дать неверующим время исправиться. Химия и радиотерапия — это не лечение. Это пробный сеанс того ада, который ждет нераскаявшегося, если он будет упорствовать в своем безбожии.
Когда речь заходит о Боге, человеческая фантазия теряет всякие границы.
Господь, если он действительно есть, — это ответ на терзающий тебя вопрос «почему я болею». Она знала и про дерево, и про змея, и про искушение, и про падение, но это в широком смысле, а ей нужно было обоснование биологического сбоя. Если Бог в мелочах, то пусть Он их и объясняет. Умирающий получает пухлую папку с бумагами, в которых все расписано пошагово — причина появления первой больной клетки, точный миг ее появления, и так далее, и так далее… Дочитываешь, крышка гроба задвигается, и ты отправляешься на вечный покой. Вот предел, до которого она позволяла себе верить во Всевышнего.
Тим, неслышно вошедший в палату, давно исчез из ее жизни. Если он умер, то его муки, надо надеяться, закончились, он получил наконец свое объяснение, свою пухлую папку с перечнем причин (или одной-единственной причиной), механизмов и обоснований. Это меньшее, что Бог может для него сделать.
Это, конечно, просто фантазии, ничем не лучше бредней той соседки о воцерковлении через болезнь. Смерть — тайна, простирающаяся в вечность.
Миниатюрной фигуре Джейн уже просто некуда было таять. Когда она с усилием села в кровати, на шее натянулись жилы. На спине можно было пересчитать все ребра и позвонки в придачу. Волосы она закалывала — чтобы создать какую-то видимость прически. Цветов маловато набралось. Заходил доктор Багдасарян с тюльпанами, бойфренд Бекки прислал смешанный букет, ну и Майкл, разумеется, который по-прежнему ее любит. Она объяснила ему доходчивее некуда, но он, похоже, все равно встанет над гробом и продолжит душить своим навязчивым обожанием. Она этого не хочет. Но от лишних цветов не отказалась бы.
